Короли океана

Путешественники, странствовавшие по Америке, да и вообще по жарким странам, вряд ли когда забудут муки, которых они понатерпелись от этих вездесущих кровожадных двукрылых, проникающих и под одеяла, и под одежду, без устали жалящих, сосущих кровь и причиняющих боль, которую ничем не унять; кожа от их укусов на теле и лице меньше чем за час покрывается волдырями и вздувается так, что жертв москитов порой даже невозможно узнать. Комары, осы и пчелы наших северных широт – всего лишь жалкие, безобидные букашки в сравнении с грозными москитами, от которых нет никакого спасения.

Дрейф беззастенчиво слукавил, заверив Польтэ, что у него глаза слипаются, – напротив, он был бодр, как никогда. Им владела смутная, беспричинная тревога – что-то вроде неопределенного предчувствия, от которого у него сдавливало виски и щемило сердце, не давая усидеть на одном месте.

Когда буканьеры наконец забылись сном, флибустьер осторожно выбрался из палатки, прихватил свое ружье и покинул букан, направившись куда глаза глядят.

Псы, признавшие его, только навострили уши, но лай не подняли; один из них вскочил, подошел к флибустьеру, ласково лизнул и без всякой команды потрусил следом за ним.

Ночь стояла великолепная: в темно-синем небе, сплошь усеянном мириадами сверкающих звезд, светила почти полная луна. Это была одна из тех американских ночей, мягких и теплых, когда кругом все видно едва ли не как днем; когда предметы в бледном свечении луны обретают самые причудливые формы; когда воздух становится несравненно чистым, настолько, что взором под силу охватить самые дальние дали… Наконец, это была одна из тех ночей, когда высокодуховные люди чувствуют, как душа их становится мягче, и сами они невольно предаются сладостным мечтаниям. В воздухе жужжали светляки, из-под каждой былинки доносились таинственные шорохи бесконечно крохотных букашек, чья работа не прекращается ни на миг. Ночной ветерок временами слегка теребил широкие листья ликвидамбаров, хлопчатников, сабельников и прочих деревьев-великанов, что расцветают в уединении во всем своем величии; через короткие промежутки времени личинкоед ани, затаившийся в какой-нибудь впадине на высоком холме, вспарывал ночной воздух пронзительной нотой, похожей на свист, которому тут же вторил с далекого морского берега жалобный, почти человеческий взрыд ламантина, возлежащего где-нибудь на песчаной отмели.

Все вместе эти звуки, рождавшиеся в большинстве своем по непонятным, необъяснимым причинам, сливались в единую протяжную басовую мелодию, похожую на дыхание спящей природы.

Дрейф шел все дальше и дальше, целиком погруженный в свои мысли. Встреча, состоявшаяся у него несколькими часами раньше, пробудила в нем самые тягостные воспоминания, почти забытые за долгие годы и погребенные в глубине сердца.

Он вспомнил себя двадцатилетним красавцем, богатым, состоящим в милости при дворе; счастье, слава, любовь – все сопутствовало ему в ту пору; а потом вдруг нежданно-негаданно грянула страшная беда, безвозвратно разрушившая его счастливое будущее; с высот величия она низвергла его на самое дно жизни, полной мерзостей и отчаяния, – навсегда.

В мыслях он переживал все выпавшие на его долю мытарства, все странные превратности, что одна за другой омрачили его существование. И сейчас, обратя к небу взор, полный не укора, но решимости, он в мыслях же говорил себе: «Нет, не заслужил я такой нечеловеческой муки. Господу было угодно испытать меня, но слишком уж тяжела Его десница для моего плеча. Я восстал бы против ударов судьбы, обрушившихся на меня, если б не верил в Его высшую справедливость».

Вот уже два часа как наш флибустьер, сам того не замечая, шел куда глаза глядят, не обращая внимания на то, что происходит вокруг, и лишь ведя разговор со своим сердцем. И вдруг он замер как вкопанный – вернее, его остановил пес, преградив ему дорогу.

Флибустьер вскинул голову, будто внезапно очнувшись, и растерянно огляделся кругом.

Не отдавая себе отчета, куда бредет, он миновал саванну в глубине Лощины и довольно густой лес – и вот оказался на берегу все той же Артибониты без всякого понятия, как сюда попал.

«Дьявол, и о чем я только думал? – проговорил он, как всякий человек, привыкший к одиночеству и разговорам с самим собой, что со временем становится для него неизменной потребностью. – Куда это, черт возьми, меня занесло? Я в четырех лье от букана, никак не меньше! Надо ж такому было случиться! Хорошо, что славный Гавачо, – (так звали пса), – вовремя меня остановил, иначе я так бы и рухнул в реку. Ладно, пора возвращаться. Все равно, славная была прогулочка!»

Ведя таким образом разговор с самим собой, Дрейф озирался по сторонам, рассеянно разглядывая простиравшийся перед ним восхитительный ландшафт.

И тут он содрогнулся: взор его вдруг впился в далекую точку на горизонте – едва приметно мерцающий огонек.