Короли океана

– Так вот, я и говорю, ваша доверенная камеристка, подкупленная мной, дала вам сонное питье – и вы впали в летаргический сон, очень похожий на состояние смерти, однако на самом деле это была своего рода каталепсия. В каталептическом состоянии, хотя материя, став неподвижной, перестает слушаться, а нервы и мышцы теряют силу и чувствительность, душа по крайней мере продолжает ощущать самое себя. Мозг остается ясным, человек видит, испытывает желания, чувствует, слышит и помнит себя. Тогда как в летаргическом состоянии скованы и душа, и тело. Если помните, сударыня, я проник к вам в замок, ведь у меня был ключ, перенес вас в карету и отправился вместе с вами. Через полчаса мы уже были на борту каботажного судна, и оно, тысячу раз рискуя пойти ко дну, доставило нас в Ле-Сабль-д’Олон. Там вас перенесли в дом, который я купил заранее и все подготовил к вашему прибытию. Я же предупредил и доктора Гено, личного врача кардинала и королевы-регентши, а также доброго друга вашей семьи. Думал, смогу положиться на его молчание. Мы с ним разговаривали в спальне, куда вас положили, как вдруг наш разговор прервал ваш братец, нагрянувший нежданно-негаданно. Он в ту пору командовал фрегатом, крейсировавшим вдоль берегов Испании. И откуда только он прознал о вашем положении? Кто мог выдать ему мои планы и точно назвать время и место, где я находился, полагая, что там меня никому не отыскать? Не знаю. Как бы то ни было, ваш братец устроил мне пренеприятнейшую сцену, – впрочем, пересказывать все я не хочу, дабы не утомлять вас понапрасну. После этого ваш братец передал меня своим людям, и те силой затащили меня на мой же собственный корабль. Он же пронзил шпагой моего брата, попытавшегося меня отбить, и вышел в море, увозя нас с собой, точно тигр добычу. Засим ваш братец, сударыня, принудил меня написать письмо, в котором я признавался, что смертельно ранен, а потом продал одному алжирскому пирату, и я был у него рабом целых восемнадцать лет – ворочал веслами на фелуке, битый надсмотрщиками и презираемый как последнее ничтожество.

Онцилла смолк и обхватил голову руками.

– Ах! – с горестным чувством проговорила герцогиня. – Я же не знала, что мой брат, обуреваемый местью, зашел так далеко.

– Он пошел еще дальше, сударыня, в своем желании помешать мне вернуться в свет, откуда я был изгнан по его милости. Он заклеймил меня лилией – как раба.

– О, – воскликнула герцогиня, поднявшись и просияв, точно Немесида[93], – несравненный мой брат! А я-то винила его!

– Да-да, – печальным голосом продолжал Онцилла, – так и должно быть. Флорентийская кровь, что течет в ваших венах, сударыня, вскипает и бурлит, когда вы слушаете рассказ об этой мести. Вы счастливы и торжествуете! Что ж, как вам угодно, я не ропщу.

– Но отчего же, сударь, вы не говорите, что было потом?

– А вам и правда хочется это знать, сударыня?

– Признаюсь, да, сударь.

– Я не стану рассказывать, сударыня, как благодаря мужеству, силе воли и упорству мне удалось однажды разбить цепь и вырваться на свободу. Не буду подробно говорить и о жесточайшей борьбе, которую мне пришлось выдержать, чтобы, зарабатывая гроши, скопить сумму, необходимую для осуществления моих замыслов. И вот наконец я вернулся во Францию. На поиски и расспросы у меня ушло все, что с таким трудом было накоплено, и в конце концов я узнал, что тогда, во время летаргического сна, вы разродились сыном и его вверили заботам доктора Гено. Я отправился в Париж, и там мне стало известно, что доктор Гено уже умер. Так что нить, которую я, казалось, держал в руках, оборвалась. Тогда я кинулся разыскивать вас, чтобы узнать, что сталось с вами, сударыня. Мне сказали, что вы вышли замуж и стали матерью. Я направился к вам в особняк, однако неделей раньше, как выяснилось, вы отбыли в Мадрид вместе с мужем. Я поехал следом за вами в Испанию, добрался до Мадрида. И первое, о чем узнал, так это о том, что вы отправились обратно во Францию. Это уже было чересчур. Если силы духа мне было по-прежнему не занимать, то физические силы оставили меня. Пять месяцев кряду жизнь моя висела на волоске. О, и зачем я только все это выдержал! Когда же я наконец поднялся с ложа скорби, все мои средства иссякли. У меня не осталось и ломаного гроша. Только отчаяние, разрывавшее мне сердце, да вера в полное свое бессилие.

– Бессилие? И на что же вы тогда решились, сударь?

– На что я решился, сударыня? На то, что пытался сделать неделю назад и собираюсь сделать сейчас.

– И что же, скажите наконец, вы намерены сделать? Ваш длинный рассказ, столь искусно преподнесенный, конечно, кажется вам весьма трогательным и может быть как правдой, так и ложью, – это не столь уж важно. А в заключение его, очевидно, должен последовать вопрос, который, по вашим словам, вы хотели мне задать. Покончим же со всем разом, сударь. Этот разговор меня утомил. Как вы сами заметили, я итальянка, как и мой брат, и, стало быть, не умею прощать. Итак, что у вас за цель?