Корона лета (СИ)

– Да, убьют, – так просто, обыденно, отчаянье мне не почудилось. – И что с того? Я не могу так жить, не могу больше… Игер Спана – вычеркнутый из списка наследников предатель, но Радек чист, он по праву заслужил то, что я потерял.

Сид прыгнул вперёд, сокращая расстояние, отделяющее моих отцов от края. Истошный вопль переворачивал мне внутренности – я орал, но сжавшееся горло не издавало ни писка.

– Ты потерял? – Сид качнулся на носках. – Из-за тебя, твоих сладких обещаний, из-за этого ребёнка я потерял всё, и не единожды! А мне почести и власть не выдали даром при появлении на свет…

– Ну, так ты выкрутишься, выползешь, – Игер тряхнул рукавом, открывая короткий ствол. В интернатских играх, изображая стражников, мы называли это оружие «волновиком» – импульсно-волновой пистолет, поражающий нервную структуру. Если уникал уже не полагается на психотехнику, заказывай похоронный марш, шутили наёмники Игера. – Ты всегда выползал… не Ястреб – равнинная гадюка. Проваливай!

Я обеими руками отпихнул их в стороны – не знаю, как у меня вышло, но они отшатнулись.

– На Домерге умер мой дед, да? Я теперь законный наследник, ага, наследник, хлебаю бобовое гадство в приюте! Каникулы с отцом… охренеть, здорово! – я плевался бессвязной чепухой в одинаково серые лица, барахтался в своей обиде. – Почему вы не оставили меня дома, не отдали вашим семьям? Дома меня бы любили. Я же вам не нужен!

Уже мёртвый Алари Спана, равнодушная статуя из калёной стали, обнимающая замок, – едва ли моему деду был нужен вообще кто-то. Поездка к морю, первые каникулы с отцом кончились сдохшей сказкой, предатели, они и есть предатели, бросившие сына с цветными, объявившиеся из-за скандала информслужб, готовые продать меня, сдать на милость чужим. Может, я бы кинулся на них, рвал зубами, пинал, пока б не скрутили, но почти неразличимый шелест остановил меня. За стеной дома, за распахнутыми настежь дверями что-то надвигалось, шевелилось в знойной ночи, опасное, жуткое.

– Там! – я завопил без перехода, оттолкнув нацеленное в живот Сида дуло. – Там, твою мать!

Вибрация, от которой ломит кости, нарастающий гул, свист, стены сжимаются, а потом разлетаются веером. Свет погас, но было светло, комнату затопило огнём. Сид перехватил меня за плечо, свалил плашмя на доски, тяжесть вдавила в гладкую древесину. Отец распластался на мне, я слышал ровный стук сердца, чувствовал запах морской воды, пропитавшей его плащ, – долгую секунду, после рванул следующий залп. Дым, пламя пожара, разлетающиеся щепки, грохот, Сид дрогнул, обмяк, но обхватывающих меня рук так и не разжал. Вихрь носился по дому, и в сплошной пелене я видел тёмную фигуру напротив двери, видел, как плавно и легко поворачивается ствол – Игер стрелял в нападавших, инстинктом выбирая цели.

Мутит, затылок раскалывается, неподвижность Сида не даёт вздохнуть. Пусть мы выберемся, пусть убийцы уйдут – я заткну подальше обиды, не упрекну ни в чем, но пусть эти сволочные твари, мои папаши, болтают непонятное на домергианском, препираются, шутят, язвят – и живут. Живут.

– Убрались… – Игер кашлял надрывно, спотыкался на обломках, – это посольские, датчики засекли… не желают на Домерге смены баланса. Сид, подними парня, надо валить… Сид! Сучья задница!

Игер хлопнулся перед нами на колени, перевернул Сида, стаскивая его с меня, наклонился низко. Зачем-то тронул мою куртку, отнял ладонь, испачканную бурым. Кровь в огненных всполохах отливала ржавчиной – не моя кровь.

– Радек, помоги, – жёсткий тычок под ребра, – быстрее!

Наверное, они оба отменили всё, что было сказано и сделано в эти полчаса, протрезвели от хмеля давней беды, повзрослели бесповоротно, только перепуганный мальчишка не воспринимал ни хрена. Не верил, ни на йю им с тех пор не верил.

Толком я очухался на занесённом песком островке, где на поверхности, как грибы, торчали круглые, крытые надёжным железом крыши, а под землю спускались склады, жилые комнаты и маленькая клиника. Медик – седой «рысий» домергианец, чьи года невозможно было сосчитать, – принял нас с нескрываемой неохотой. Но раной Сида он занялся – рваные края стянули крохотные зажимы, повисли тонкие шланги, идущие от воткнутых в вены инъекторов, кровь перестала течь, – и лишь тогда Игер ушёл и увёл меня. Я отрубился на койке в пропахшем вином и пылью закутке, дрых долго, увязая в кошмарах, не пытаясь отличить память о взрывах от накатывающих спазмов внутри – просыпался с рукой в трусах, заполошно тискал пах и проваливался в забытьё вновь. В редкие просветы исследовал нависающий потолок, блуждая в трещинах штукатурки. Дикая, постыдная болезнь – не отравление, я же ног сдвинуть не могу.