Корона лета (СИ)

В следующем месяце, в шорохах листопада и блеске алых предутренних зарниц, вестниц осени, я почти постиг дыхательное издевательство. Тело приноровилось, слушалось абсурдных для человека инстинктов, и достижением безумно хотелось похвастаться кому-то, кто не учился эдаким трюкам с детства. Ну и надавать по зубам крапивной дряни. По зубцам, точнее, фреева пасть оскалилась в положенный срок, как и предупреждал виролог Сайдор. Выдернула из сна, скрутила на испачканных простынях, и я до рассвета валялся, моргая в потолок, воюя со стыдом. В грязно-розовых сумерках прокрался мимо папашиной спальни, долго пил воду, косясь на запертую дверь. Брай пошлёт меня и будет в своём праве, я бы и сам послал. Любовь лепит из безжалостного механизма продолжения рода корону божества, любовь – не крапивная похоть, но мне-то чуда не досталось. Пока – не досталось, и светлый Фрей не виноват, а Брай уж тем более.

****

Кар завис над побуревшими листьями «укрой-дерева», их трепало ветром, сбрасывало на землю с грохотом бетонной плиты, листопад в Сарассане – та ещё картинка. Брай вздрагивал от шума, хватался за руль, ковырял обшивку сидения. Он нервничал, а мне было не до того. Широкие ноздри, коричневые крапинки около носа и раскосых азиатских глаз, полные, сейчас надутые губы, и весь Брай такой близкий, соскучившийся и свой.

– Ну, вышло у тебя с кредитом? – Брай явно не представлял, о чём говорить. – Передай своему ненормальному папаше, что я к твоим выкрутасам отношения не имею!

– Уверен?

Брай отодвинулся подальше, чтобы не коснуться ненароком, и у меня свело живот. В задумке два плана, гхм, переговоров. Я выкладываю ему всё как есть – и он меня вышвыривает, выкладываю – и сегодня ночую у него. А примерки короны летнего бога на курчавую голову в планах не значилось.

– Кредит мне не дали, я наврал. – Его ладони совсем рядом, шершавые, тёплые, родные. – Разозлился на родителей, на тебя. И сорвался. Слушай, Брай…

– Твой отец меня чуть не пришиб! – он въехал по рулю раскрытой пятерней, набычился. – Ты вообще соображал? Шантажировал их, а они тебя… мать твою, Радек, мой отец разбился в каре, я его и не помню, мама рассказывала… придурок, тебе так повезло! Где ты шлялся и во что влип?

– У меня нет матери.

Он вздёрнулся, отпрянул, но я поймал за локоть:

– Не будем о родителях, ладно? Они отдельно, а мне надо объяснить… не перебивай! – заведусь о папашах, конца муторным рассуждениям не предвидится, а я сюда не мучиться притащился, да и нечего все ошибки валить на Сида с Игером, сам постарался. – У меня был мужик, ну, любовник. За деньги. Кредит, ага, пятьдесят тысяч йю.

Брай выругался, вывернулся из хватки, и правильно, иначе б и о контракте на брюхо поведал. Достаточно уже откровений.

– Я не человек, Брай. – Очередной лист громыхнул мимо, задел борт машины. Мы оба сопели так, будто ветер шурует в наших лёгких, дерёт на части.

– Полубог хренов!

– Нет. Но и не уродец, – я схватил его за куртку, за воротник, чтобы надёжней. – Не знаю, люблю ли я тебя, ищу чего-то или уже нашёл, но тут не останусь, пойду дальше, доберусь и поимею. А к тебе всё равно вернусь, вернулся… заткнись!

И поцеловал его – прямо в разлапистые ноздри, он фыркнул, поперхнулся, приоткрыл пухлый рот, а закрыть я ему уже не позволил. Влез нагло, раздвинул мягкие горячие губы и терзал до тех пор, пока Брай не сдался, не обнял за шею.

– Не любишь – хочешь, так? – он придерживал меня, стараясь совладать со взбесившейся крапивой, она ещё как заразна. – Скотина ты, Радек.

Я мог бы ответить, что от скотины и слышу, потому что он уже тёрся об меня, на том план и стоял, хм. Мог бы нашептать сказку о златокудром Фрее и о короне, которая Браю сейчас очень шла, потому что «хочешь» легко становится «любишь», по крайней мере иногда, и не всем же двадцать лет брыкаться. Но я попросту сунул ему в ладонь инъектор, позаимствованный у папаш, стиснул пальцы поверх кулака, заглянул в карие заполошные глаза. Потом повернулся боком, поднял рубашку и кивнул – лепи, владей. Брай, я бы поклялся, в жизни не видал домергианского контрацептива, но острые зубцы подгоняют мысли, как бичом, и он мигом сообразил. Приклеил полоску, разгладил, я потянул его руку вниз, под ремень штанов, и он ахнул придушенно. Простить – значит взять, обуздать, а такую возможность я ему предоставлю. Ему и себе, сотру ночь с Яладжей, прикончу свою глупость, выберу дорогу. А ястребиными крыльями похвастаюсь завтра.

В лифте мы хватали друг друга за все места, целовались, бесстыже вталкивая языки, нас чуть не расплющило дверьми, а когда добрались до квартиры на нашей верхотуре, я приспустил штаны с трусами и шлёпнулся поперек кровати, покорно выставив задницу. Брай от этого ошалел, обернувшись через плечо, я видел, как он раздувает африканский нос и облизывается, чёртово животное. Он лёг на меня, не особо нежничая, вставил, так у него зудело.