Глухая ночь рвалась в окно холодом и сухим зябким ветром, и сколько бы Иниваэль ни запирал ставни, ему все время казалось, что сейчас чернильный мрак просочится сквозь щели меж досок и заполонит комнату, топя его самого в бездне вязкого и удушающего страха.
День канул, словно скатившаяся по ладони капля воды, и князь, еще час назад полыхавший ненавистью к Йолафу и негодованием на дезертиров, как ни в чем ни бывало явившихся к преданному ими сюзерену, вдруг ощутил, что именно породило в нем эту черную злобу, почти лишившую его всякой рассудительности и вызывавшую лишь неодолимое желание кого-то за что-то покарать. Сармагат так и не прислал вестей… Но ведь все было так, как требовал вождь. Тон-Гарт устоял, обороняемый эльфами, и двадцать мешков с кристаллами ждали завтрашнего утра. Быть может, он ждет, чтобы лихолесцы покинули княжество? Но Эру, они не уйдут, не найдя своего командира… А у Эрсилии все меньше времени…
Иниваэль рухнул в кресло, прижимая ладонь к груди уже ставшим привычным жестом. Страшно… Эру, как страшно, как пусто, тоскливо и злобно на душе, и как отчаянно хочется обрушиться на кого-то, кого-то терзать, мстя за муки дочери, кого-то наказывать, уже не разбирая, виноват ли он в несчастьях княжеской семьи… Выплескивать перестоявшую боль, словно гнилую кровь из вскрывшегося нарыва.
Князь часто задышал, сминая на груди отделку кафтана, будто пытаясь сжать в кулаке опять тяжко и больно затрепыхавшееся сердце… и вдруг вздрогнул. Прямо у кресла стояла знакомая фигура в голубом блио, ласковые глаза смотрели ему в лицо с нежностью и легким укором. Иниваэль почувствовал, как его бьет мелкая дрожь, а голову затапливает жаркая волна:
- Хельга… – выдохнул он, бледнея, – Хельга, любимая… Это ты…
Княгиня бесшумно опустилась на подлокотник его кресла, как делала каждый вечер за все годы их брака.
- Ты совсем сдал, Вейль, ты снова истязаешь себя государственными делами, не щадя сил, а ведь твои вассалы знают свое дело, – с привычной ему мягкой озабоченностью проговорила она, проводя рукой по седым волосам князя, и правитель ощутил, что кольцо боли в груди разомкнулось, словно он очнулся от долгого, страшного сна, не отпускавшего его и не позволявшего проснуться.
- Хельга… – повторил он, хватая теплую руку, прижимая к губам, а по щекам заструились слезы.
- Эру помилуй, ну что ты, родной, – зашептала княгиня, обнимая его, и ее платье так знакомо пахло какими-то цветами, названия которых он никогда не умел запомнить, – я должна была раньше прийти, прости меня, Вейль, милый. Я невовремя покинула тебя, когда тебе так нужна была моя помощь… Я всегда была эгоистичным ребенком…
- Не говори так, – задыхаясь, бормотал князь, – не говори… Я так истосковался по тебе. Я столько натворил за это время… Я думал, ты отвернешься от меня и никогда больше не придешь… Хельга… Я не уберег нашу дочь… Я так старался, но я не сумел…
А княгиня слегка отстранилась, охватывая ладонями его лицо и пристально глядя в глаза:
- Ты сумел ее уберечь, – неожиданно жестко произнесла она, – ты князь, и тебе лучше знать, как распоряжаться чужими судьбами. Ты стремился уберечь ее от Йолафа. Ты сумел это сделать три года назад, и Эрсилия расплатилась за твой успех. Но Йолаф опять встал на твоем пути. Защити ее снова, Вейль. Ведь на сей раз платить уже не ей. Мне отрадно подумать, как горда будет наша девочка, всю жизнь лелея память о том, что ее отец монетами ссыпал тысячи жизней в кошель на оплату ее счастья! Девочки любят дорогие побрякушки, верно, Вейль?
- Неправда, все не так… – князь захлебнулся словами, – почему ты так говоришь? – он схватил жену за руку, а Хельга улыбнулась незнакомой и горькой улыбкой. А потом занесла над Иниваэлем вторую руку, в которой блеснул неведомо откуда взявшийся кинжал, и с размаху всадила правителю в грудь.
Сарн давно так крепко не спал. Право, он никогда не догадывался, что по-настоящему выспаться можно только в тюрьме. Его не тревожили ни сны, ни какие-то недодуманные мысли или неоконченные дела. И потому его вдвойне взбесило, когда чья-то рука жестко потрясла его за плечо.
- Какого Моргота… – пробормотал он, еще не совсем отойдя ото сна, оборачиваясь, и тут же наткнулся на ошеломленный взгляд часового, молодого деревенского парня из его прежнего форта.
- Милорд комендант? – растерянно обронил тот, – а где же… арестант-то где?
- А это не твое дело, – раздраженно отрезал Сарн, приподнимаясь и садясь, – мне виднее, где ему быть.
Парнишка слегка испуганно кивнул, а потом вскочил и вытянулся:
- Мой комендант, милорд князь срочно требует арестованного дезертира Йолафа к себе в опочивальню.
- За каким балрогом? – нахмурился Сарн.
- Не могу знать, – отчеканил часовой, – но караульный передал, что велели зело поспешать.
- Ну, раз велели… – лихолесец поднялся с соломы, потянулся, отряхнул камзол, – оставайся тут.
Парнишка озадаченно переступил с ноги на ногу, а потом сдвинул брови:
- Милорд, велено под конвоем… Но то Йолафа… А вас-то… Мой комендант, не моего ума дело – это верно, а только меня за арестантом послали – с меня и спросят.