Коронованный наемник (СИ)

Йолаф встряхнул головой. Эру, да хватит же. Он до смерти устал, потому и сидит истуканом, полоща в измотанном рассудке бесполезный сентиментальный сор. Да, она сейчас здесь, с ним, и это первая и последняя ночь, когда она принадлежит ему одному. Она очнется. Непременно очнется. И тогда будет снова принадлежать своей семье, династии и княжеству. Он так много сделал и перенес не для того, чтоб заявить свои права на Эрсилию. Он вернул ей ее облик и сущность, чтоб вместе с ними вернуть ей жизнь. Ее собственную жизнь, а вовсе не вечный долг перед ним.

Но это все будет завтра, а сегодня – его ночь. Ночь, когда можно исполнить всего одно свое желание. Убей его Моргот, если он хоть кому-то признается в этом даже с петлей на шее. Но разве он не заслужил этой безделицы?..

Йолаф откинул крышку небольшого ларя возле самой стенки очага, порылся одной рукой среди своих скудных пожитков и вынул потемневший от времени костяной гребень, когда-то подаренный ему матерью. Встал на колено у изголовья койки и осторожно охватил ладонью несколько спутанных прядей волос княжны.

Они поддавались неохотно, меж зубцов гребня оставались сосновые хвоинки и соломенная труха, а местами узелки и вовсе приходилось распутывать пальцами. Йолаф не заметил, как увлекся этим кропотливым действом, так долго бывшим для него чем-то вроде недоступной ему ворожбы. Прядь за прядью ложилась на плед, а он переходил к следующей. И вот очередной локон мягкой волной выскользнул из ладони, и рыцарь потянулся за новым, как вдруг наткнулся на внимательный взгляд распахнутых серых глаз…

Проснувшись, Леголас снова не сразу вспомнил, где находится, но уже в следующий миг поспешно поднялся со своего ложа, ощущая упоительную ясность мысли и прилив сил. Вокруг царила тишина, в очаге тлели багровые угли, щедро наполняющие полутемную келью теплом. На полу у очага стоял кувшин, и принц с удивлением обнаружил в нем вино. Весьма обходительный жест… Правда, попробовав его, лихолесец чуть недоуменно поморщился. Он знал эту лозу, вино было дорогим и изысканным, но отчего-то все равно показалось ему кисловатым и неприятным на вкус.

Но смущаться подобной безделицей было не ко времени, тем паче, что в орочьем штабе едва ли умели толком сохранять благородные напитки. У него были более важные материи для раздумий. Голова уже не гудела тяжелой вибрирующей болью, спешить тоже было некуда, и лихолесец впервые после ухода из штаба Йолафа почувствовал, что сейчас самое время разобраться в странных и труднообъяснимых событиях последних суток. Прежде всего, он так и не понимал до конца, в плену ли он. Сармагат говорил с ним скорее, как с гостем, несуразный повар Лурбаг, что недавно принес ему обед, держался не просто без всякой враждебности, но даже почтительно. Заложник из него весьма бесполезный, так что за Моргот происходит, объясните на милость… Зачем его привезли сюда? Чего ждет от него Сармагат и какую судьбу ему готовит? Если просеять сквозь мелкую сеть трезвого рассудка все, что влечет за собой его позорная болезнь, отбросить его личные переживания и горести, то остается очень простая и неутешительная мысль. Волчье безумие, поразившее наследника Лихолесского престола, мгновенно вызвало раздор в отряде, едва не завершившийся большой бедой. Несложно представить, какого масштаба междоусобицу оно способно вызвать в эльфийском королевстве, стань оно достоянием молвы… Не это ли замысел Сармагата?

Леголас поднялся на ноги и мерно зашагал из угла в угол. Пол был сух, покрыт змеящимися трещинами, и местами под ногой побрякивали сколотые камни. Сармагат… Центральная фигура всех бед княжества, таинственный мерзавец, доселе казавшийся эльфу едва ли не всесильным, всезнающим, всемогущим врагом. Он встретился с ним совсем не при тех обстоятельствах, которые предполагал. Преисполненный сначала азарта, а потом кипя ненавистью, все более накаляемой сгущавшимся отчаянием, он ждал этой встречи, как поединка, противостояния, окончательного единоборства с тем, в чьем лице подспудно видел главную причину всех своих бед последнего времени. Что ж, встреча состоялась… Только сам он явился на нее подобранным из сомнительного милосердия недобитком. И что же? Сармагат ничуть не злорадствует, не демонстрирует превосходства над жалким хворым недоэльфом. Положа руку на сердце, он вообще кажется совсем иным, не тем, кого воображал пылающий жаждой битвы лихолесец.

Леголас остановился, хмуро глядя на узор трещин пола. Удивительно, но отчего-то теперь он не ощущал к своему врагу настоящей ненависти. Более того, и униженным он себя не чувствовал, несмотря на свое жалкое положение в стане врага. Почему? Почему он так спокоен здесь, одинокий и безоружный, совершенно беспомощный в самом сердце логова его загадочного противника? Почему отстраненно размышляет о вероятных кознях орочьего вождя против своего народа, будто обдумывает недочитанный роман? Почему он еще не осматривается, не мечется по этому теплому и мирному узилищу, как зверь по клетке, не ищет выхода? Более того, даже мыслей о побеге ни разу не пришло на ум?