Коронованный наемник (СИ)

А Сармагат другим не был. Он был в точности таким же. Изуродованный Квенди, прошедший те же муки, испытавший те же потери, хранящий те же воспоминания, мучительно знакомый и в прежней своей ипостаси, и в нынешней. И Леголас дрогнул. Он на миг отпустил вожжи своего постоянного незыблемого самоконтроля, не позволявшего ему заглянуть туда, за грань обычной осторожности. Что за смысл был сейчас подозрительно вглядываться в Сармагата, искать злой умысел в каждом его жесте? Он устал, смертельно устал от своих мытарств, от изматывающего одиночества, от настойчиво загоняемого внутрь чувства собственной ущербности. Он устал от своей «отдельности» и «непохожести», ставивших его в стороне от всех рас и народов, везде и всюду делавших чужим. Он успел стать ненавистен сам себе, глядя вперед, в свое грядущее, все ускоряющееся падение вниз до уровня чернокровой твари, омерзительной пародии на Первых детей Эру. А сейчас все это отступило куда-то далеко назад. Душа очистилась, словно незримое лезвие вскрыло воспаленную рану, выпустив прочь дурную кровь. Она сама потянулась к этому неожиданному ощущению близости и понимания, полного и безусловного приятия.

В этот вечер все было иначе, будто лихолесец обрел какое-то новое, неведомое ему прежде умение видеть и постигать вещи, прежде скрытые от его разумения, отсеивая зерна сути от плевел предрассудков. Камрин улыбалась Сармагату, и Леголас вдруг увидел в этой улыбке намного больше, чем, вероятно, предназначалось для посторонних глаз. Он увидел, что эльф-переродок любим… Любим таким, каков есть, без оглядки на прошлое и будущее. Еще неделю назад он был бы потрясен до глубины души, узнав, что самозваная княжна Ирин-Таура питает подобные чувства к безобразному чудовищу, беспринципному кукловоду, причинившему так много зла ее близким, к тому, против кого сама так долго и рискованно интриговала. Еще вчера он был уверен: она здесь просто потому, что княжна на пороге исцеления, и раздумывал, как спросить ее, что за судьба ее ждет. А сегодня все ответы пришли сами собой, и Леголас даже не спросил себя, отчего он совсем не удивлен. Будто где-то внутри он уже знал, что могло сделать юную и бесстрашную сестру ренегата союзницей орочьего вождя, но давно ставшие привычными стереотипы не позволяли этому знанию заявить о себе. А ведь Йолаф сам сказал ему об этом… «Возлюбленный сестры… Один из приспешников… самый близкий, самый верный… Благодаря ему ей сохранили жизнь… Он всегда заступается за меня перед Сармагатом… Вопрос в том, долго ли он проживет…». Вовсе не было никакого «приспешника». Камрин просто любила Гвадала. Чистую, лучшую сторону орочьего вождя. Того, кто всегда был милосердней его другой стороны. Кто по-прежнему жаждал справедливости, умел сострадать и прощать. Кто пока еще был жив, но кто мог знать, сколько ему отмеряно…

Сегодня у Леголаса не было сил для удивления, подозрений, долгих раздумий и тревог. Он отдался течению вечера, забытому чувству спокойствия и тепла. Он почти ощущал себя дома. Да, это было неправильно. Быть может, опасно. А может, даже недостойно. Но и на это душевных сил не осталось. Придет новый день, отрезвляя его, возвращая здравый смысл и необходимость принимать какие-то решения и печься о своей дальнейшей судьбе. Но это будет завтра. А сегодня Леголасу хотелось бездумно и весело развлекать хохочущую Камрин байками из своей богатой событиями биографии, пить ядреный орочий самогон и смотреть в глаза Гвадала, сидящего напротив. У того тоже понемногу развязался язык, и вскоре бывшие лихолесцы уже наперебой вспоминали битвы, где обоим довелось побывать, и чудачества других народов, поразившие обоих. Совсем недавно эти воспоминания были бы тягостны Леголасу, будто разговоры об усопших, погребальные песни над могилой своего вчерашнего дня. А сейчас цепи памяти разматывались легко и бестревожно, словно принц впервые поверил, что жизнь готова продолжаться и даже дарить ему какие-то новые, нежданные радости.

Все, что прежде было сложным, сегодня казалось ему простым и не заслуживающим бесполезного самокопания, а загадочная фигура Сармагата утратила свой грозный и таинственный ореол. Вероятно, нужно было задать какие-то важные вопросы, над которыми он бился не один месяц, и, пожалуй, Сармагат ответил бы на них. Но в будущее лихолесцу сегодня смотреть не хотелось. Впервые за долгое время прошлое не причиняло боли, настоящее не стискивало сердца тугими оковами безысходности, и Леголас упивался этим кратким душевным покоем, будто отогревшийся путник, не желающий распахивать дверь натопленной хижины, за которой простирается безжизненная ледяная степь.

Лихолесец плохо представлял, который уже был час, когда Камрин пожелала сотрапезникам доброй ночи и ушла, оставив Леголаса и Сармагата наедине. Повисла недолгая и необременительная тишина, а потом принц поднял на вождя глаза:

- Неужели ты все это время был так близко?