Коронованный наемник (СИ)

Одним прыжком слетев со спины хищника, орк с хриплым рычанием упал на колени, выхватил кинжал и с размаху всадил в обледеневший ствол ближайшей сосны, раз, два, три… Кора летела мелкой щепкой, промерзший ствол глухо стонал от ударов, а принц все так же остервенело вонзал лезвие в растрескавшуюся древесину, словно под каждым ударом падал новый и новый обидчик. Наконец, от слишком сильного тычка кинжал застрял в стволе. Леголас рванул раз, другой, лезвие не поддавалось, и орк взвыл от ярости и с силой ударил в сосну кулаком. Брызнула кровь, разметав по снегу несколько мелких ярких капель, и эта алая россыпь вдруг отрезвила Леголаса, словно пощечина. Резко выдохнув, он встряхнул головой. В замешательстве посмотрел на разбитые фаланги и медленно осел на снег.

Дыхание хрипло вгоняло в легкие колкий, ледяной воздух, снежинки таяли, садясь на шипастый лоб, и капли воды медленно соскальзывали по лицу. Глубоко вздохнув, Леголас оперся спиной о шершавый, покрытый неровными следами кинжальных уколов ствол корявой сосны и замер, безучастно глядя на лихолесский орнамент, пропечатанный в снегу краем камзола. Скоро раскаленная головня в груди начала остывать, и орк устало провел по лицу руками. Эру, что на него нашло? Откуда эта жгучая ненависть, эта терзающая жажда мести, от которой все нутро стягивается узлом, а во рту появляется горький привкус? И почему она особенно остра и мучительна при мысли о лучшем друге?..

И вдруг его прошила зябкая дрожь, словно ответ острым клювом ткнул его изнутри: это орк. Это орк, родившийся в нем, пытается руководить им, навязывает свои мысли и желания. И в этот миг Леголас впервые ощутил, что ему страшно. Можно было терпеть боль. Можно было мириться с безобразным лицом и руками. Но сумеет ли он держать в узде просыпающееся внутри чудовище? Раньше оно давало о себе знать лишь короткими приступами необузданного гнева, как в тот, кажущийся бесконечно далеким, вечер в форте, когда он ударил Сарна, еще не понимая, что двигало им. Оно прорывалось в тяжелых кровавых снах. Оно заклокотало ядовитой пеной, когда Паэн выкрикнул «орк поганый!», застлало глаза красной пеленой, но тогда легко было списать это на гнев. Однако сейчас оно впервые заявило о своей готовности занять законное место в душе лихолесского принца, вытеснив оттуда эльфа вместе с его самыми глубокими привязанностями и неоспоримыми убеждениями… Этого нельзя было допустить. Сейчас, когда первое потрясение от отречения соратников схлынуло, отодвинутое в тень этим пугающим открытием, Леголас осознал, что действительно готов признать правоту Рималла, так его уязвившую и едва не выпустившую созревшего в нем монстра на волю прямо там, среди тех, за кого он отвечал и кому не вправе был навредить. Он и правда начал терять свою эльфийскую сущность… А такой эльф более не может претендовать на былое подчинение отряда. Он стал опасен для своих соплеменников. И всего опаснее он тем, кто остался верен ему.

Что ж… Леголас стиснул зубы – жизнь становится проще. Когда ты все потерял, и терять больше нечего, она всегда легка и необременительна. Ему остается лишь продолжать борьбу. Борьбу за себя, за свою суть, своего эльфа. Его соратники сильны, свое дело они сделают и без него. Он же пойдет дальше один, он найдет таинственного и могущественного манипулятора, разыгрывающего эту странную и нелепую партию, и развяжет узлы сетей, опутывающих задыхающееся, проклятое княжество. Вот и все. Не пришлось даже принимать новых решений… Просто вперед. Не это ли он всегда умел делать лучше всего? Вперед в ночной тьме, вперед под ливнем стрел, вперед по выжженным землям, по следам врагов, по едва различимым звериным тропам. А соратники – они всегда были за спиной, так что мешает думать, что они по-прежнему там?

Леголас поднялся с примятого снега, и варг тут же вскочил, негромко сопя. Усмехнувшись, орк погладил зверя меж ушей, вскочил верхом.

Покидая Тон-Гарт, он направлялся на поиски развалин хижины Эрвига. Пришло время продолжить их…

(днем ранее)

Предыдущие двое суток стали для Леголаса одним из самых странных периодов в его долгой жизни. Весь его мир трескался и осыпался, словно крепостные стены, что он считал прочными, рушились под ударами требушетных залпов. Прежде, хотя преследуемый болями, зовом ненавистной Хельги и прочими напастями, он все же знал, кто он и что ему надлежит делать. Теперь, бодрый и полный сил, он потерялся в самом себе, своих стремлениях, чувствах и мыслях, не всегда зная, его ли они, или же принадлежат тому, новому, темному, что угнездился в нем.