Коронованный наемник (СИ)

Леголас чувствовал, как сердце колотится в висках, а тело затапливает шквал жгучего желания. Сжав руки Эрсилии, он отпрянул:

- Что ты делаешь, безумная, – хрипло прошептал он, но девица подалась вперед, глядя на него затуманившимися глазами, полными горьковатой истомы. И эльф ощутил, что теряется во тьме расширенных зрачков, а воля и здравый смысл с невесомым шелестом осыпаются к ногам под неистовыми ударами пульса, колотящегося в тонких девичьих запястьях. Выпустив хрупкие руки, Леголас провел ладонями по плечам, сминая тонкую шерсть платья, скользнул вдоль безупречно прямой спины и прижал Эрсилию к себе, впиваясь в податливые губы исступленным поцелуем. Она ответила пылко и безоглядно, растворяясь в его объятиях, и лихолесец целовал ее и целовал, все глубже погружаясь в бездну оглушающей страсти. Она была совсем дитя, чистое и неумелое. И безыскусные ее поцелуи распаляли его намного сильнее ласк самых опытных и не знавших стыдливости женщин, с которыми его сводила беспокойная и не всегда безупречная военная доля.

Подрагивающие от нетерпения руки девушки пробежали по его груди и затеребили ремешки камзола. Один, второй, третий, а потом дерзкие ладони распахнули камзол, путаясь в льняных складках туники и ища шнуры ворота. Распустили, пробираясь под вышитые лихолесской вязью кромки, скользя по горячей, расписанной шрамами коже и исторгая у эльфа мучительный стон удовольствия.

… Он должен был остановиться. Как угодно, но сейчас же, немедленно… Не сейчас, еще немного… Руки утопали в разметавшихся каштановых локонах, пахнущих розовым маслом и чем-то еще, незнакомым ему и волнующим. Он должен, непременно должен был остановиться… Только не сейчас… Ему было совсем не до того все последнее время, и, признавая красоту Эрсилии, он любовался ею лишь как прекрасной работы картиной. А сейчас она была невероятно, невыносимо близкой, и прелесть ее обрела тепло и жизнь. Он давно не был с женщиной… Моргот, как же давно… Камзол с шорохом упал на пол. Лихолесец оторвался от ненасытных девичьих уст, припадая поцелуем к беззащитно обнаженной шее и спускаясь к груди, скользя губами вдоль тесьмы на вырезе блио и в мареве иссушающего желания замечая, как от биения сердца подрагивает нежная кожа…

Леголас не понял, что именно произошло в этот момент, но по щеке словно ударила холодная ладонь. И эльфу показалось, что он видит себя со стороны – в распахнутой тунике, с безумными глазами, охваченный страстью, он держал в объятиях девицу, бывшую кем угодно, но не шлюхой, и все же пришедшую к нему предложить себя. Так почему он поспешил воспользоваться ее непонятным порывом?

Медленно отняв губы от девичьей плоти, Леголас тихо отстранился. Потом с бесконечной нежностью поцеловал Эрсилию в лоб, сводя на своей груди тунику. Она подняла на него все такие же затуманенные, слегка отсутствующие глаза, приникая к нему, но лихолесец мягко отвел ее волосы за спину и покачал головой:

- Ты уже вправе презирать меня, Эрсилия. Еще немного, и я заслужил бы твою ненависть.

Она встряхнула головой, словно просыпаясь:

- Леголас… Почему ты… остановился?..

- Потому что не могу взять то, что не принадлежит мне, – почти шепотом ответил эльф.

Эрсилия шагнула назад, вырываясь из его объятий:

- То, что я тебе предлагаю, принадлежит мне. Почему ты не примешь то, что я сама тебе готова отдать?

Леголас прикрыл глаза, пытаясь погасить все еще пылавший в теле огонь. Не обидеть ее… Как трудно отстранить, не отталкивая…

- Эрсилия. Я не знаю, почему ты выбрала меня. Но знаю, что принять твой дар не вправе. Только любовь дает это право. А тебя привела ко мне не любовь.

Княжна снова подошла ближе, отводя край туники и проводя ладонью по влажной, разгоряченной коже эльфа, ощущая ответную дрожь:

- Ты так красив, Леголас, – в ее голосе не было игривости. В нем звучала боль. Эрсилия вскинула голову, вглядываясь в глаза лихолесца, – неужели ты не хочешь меня?

- Сейчас я хочу тебя больше, чем хочу жить.

- Так что тебе мешает?

- Моя честь и твое целомудрие. Не поджимай губы так разочарованно, Эрсилия. Для тебя это лишь высокопарные слова. Но поверь, я прожил долгую жизнь, я знаю, что эти два понятия сохраняют свою ценность, когда обесценивается почти все.

- Целомудрие… – прошептала княжна, – целомудрие. Что это такое? Без него не выйти замуж, без него не видать уважения, без него на семью падет позор… Что же это, печать мануфактуры, что ставят на хорошем товаре? Тавро, которым метят добрую лошадь? А по сути, позорное клеймо, делающее меня непригодной для ночи с тем, с кем я хочу эту ночь провести. Ведь, если я это сделаю, то стану непригодной для брака с тем, кого мне выберет отец или мой драгоценный «княжеский долг». Надежное клеймо, защищающее меня от моих желаний в угоду чужим…