Коротко и жутко. Военкор Стешин

Все улицы в Дебальцево были усыпаны осколками от «Града». Мы пробили уже третье колесо и долго ждали, пока товарищи справятся с проблемой. Лазали по расстрелянному автосервису, копались в разбитом снарядами шиномонтаже. Искали в битых машинах запаски… Через час начнет темнеть, а про обратную дорогу даже думать не хотелось. Мы въехали в Дебальцево через какую-то сумеречную зону, где не было ни патрулей ополчения, ни блоков. Просто растерянные старики бродили среди разбитых домов.

Кто мог там прятаться в лесопосадке и промзоне? Да кто угодно, в том числе те, кому для продления жизни нужны гражданская одежда и машина с беспалевными московскими номерами. Нас уже наругали за этот стремный путь и строго наказали ехать так, как ездят все. Но проезжий тракт обкладывали из гаубиц и «Градов» уже второй час, и конца-края этому цугцвангу не было. Водила, беззлобно матерясь, вертел принесенное колесо и так и сяк – в нем было на одну дырку больше. Спина его под бронежилетом взмокла, и черные пятна выползли за кевлар и броневые пластины. Я жмурился на солнышко, медитировал, пока что-то влажное, похожее по ощущениям на перезрелый выкупанный персик, не ткнулось деликатно в мою ладонь. Громадный цепной кавказец пришел пообщаться. Пес просто сорвался с цепи. Судя по густой шерсти, он всю жизнь жил на улице. Я представляю, какой он был злой и недоверчивый сторож… А вот, оказалось, не может без людей. Даже чужих.

Осмотрел собаку – шерсть чистая, расчесанная кустами и жесткой степной травой, промытая снегом. На шее – ожерелье из репьев, там, куда не доставали зубы. Лапы целые, и это было странно для города, засеянного битым стеклом.

Я гладил пса, и тискал, и целовал в макушку… А он долго лежал, привалившись к моим ногам боком. И тут меня резко прорубило. Со своей природной сметливостью и хозяйственностью, граничащей с жадностью, я утащил с украинских позиций здоровенный ящик сухпаев ВСУ. Пес растопил мое сердце без остатка. Дрожащими руками я стал рвать «сниданки» и «обiды». Консервы были мороженые, каменные. Не выдалбливались даже ножом, но пес справился. Вылизав банки языком-лопатой, он совершенно реально собрался уезжать с нами, заняв исходную у задней правой двери. В принципе, он бы поместился на заднем сиденье, только окно бы пришлось открыть – для его большой мохнатой головы. Но пса мы взять не могли, конечно. Машина была загружена доверху. Пса уже бросили один раз и тоже перед этим что-то объясняли, наверное… Теперь пришел мой черед. Я очень убедительно растолковал ему, что война закончилась, его хозяева вот-вот вернутся и чтобы он шел скорее домой и ждал их. Такая уж у него собачья доля. И еще сказал, что мы с Шурой тоже псы войны и у нас где-то далеко есть дом и там нас крепко-крепко ждут те, кого мы любим. И главное – не потеряться на этой планете. Поэтому кто-то должен ждать дома – там, где начало начал нашей жизни, ее константа, старт и отправная точка. Я не сомневался, что он меня поймет. Я умею с собаками говорить. Бывалоча летит такой на меня – уши вразлет, гавкает, конь-огонь, а не собака. А я ему: «По какому вопросу лаем? Что случилось? Жалуйся, пожалуйста, я слушаю». И ведь реально начинают жаловаться на свою собачью долю. На том мы и расстаемся обычно. По крайней мере на спину мне никто не прыгал с рычанием.

Пес не побежал за нашей машиной, остался на перекрестке – я смотрел на него, не отрываясь, в грязное зеркальце. А потом он неспешно потрусил в развалины, туда, где был его дом или то, что от него осталось.

Ревизия

Лежал в кровати, вспоминал свой 2015 год.

Январь. Донецк, остановка на улице Боссе, трупы валяются, куда ни посмотри, рваные. Привозят «киборга», у него такая же флисовая куртка, как у меня, – «Милтек». Борзый. Спрашивают его, показывая на трупы: «Кто это сделал?» Отвечает: «Артиллеристы». «Киборга» сразу начинает пи***ть женщина, только что на глазах ставшая безумной старухой – у нее дочь лежит ничком на газоне.

Аэропорт, большая помойка. Трупы, трупы. У одного на груди картонная иконка с 90-м псалмом, у меня такая же, щупаю ее в кармане. На лестнице, ведущей в подвал, сапер снимает мину МОН. Поднимаюсь на пролет выше, перекидываю камеру в левую руку. Думаю: «*** с ней, с левой рукой» и снимаю. Голову убрал, кошу глазом на монитор. Сапер отключает мину и говорит удивленно: «О! А тут еще сейсмодатчик стоит». Мудило.

На аэропорт начинают падать минометки, и Сема Пегов, как строевой конь, услыхавший сигнальный рожок, начинает ломиться из подземелья на улицу. Крепко хватаю его за куртку. Мимо входа, на уровне груди, пролетают красные трассеры, бьют куда-то в туман с «позиции Пореченкова».