Коротко и жутко. Военкор Стешин

Горловка. Открываем дверь из подъезда и сразу закрываем – во двор падает мина. Сидим два часа, как бомжи, под первым лестничным пролетом – единственное место в «хрущобе», где можно укрыться полноценно. Потом как крыса мечусь по улице, не могу найти вход в подвальный магазин, а рядом падает и падает. Выписываю такие забавные антраша на гололеде. Попадает в трапезную кафедрального собора. В подвале самого храма прячутся дети, улицы пусты. Ближе к вечеру опять начинается обстрел центра, бросаем сумки в машину и мчим из Гор-ловки прочь, но по пути встречаем Моторолу с Вохой, останавливаемся и цепляемся языками как ни в чем не бывало. От них веет заразным спокойствием. Они едут в Углегорск. Углегорск будут брать.

Улица частного сектора, слева укропы и справа укропы. Танк выкатывается, стреляет и вкатывается. Сидим под забором в снегу. Трусит куда-то по улице большой белый алабай с батоном в зубах. Двух мальчишек медиков инструктируют, как объехать обстреливаемый изгиб дороги. Через час их сожгут вместе с грузовой машиной, набитой ранеными.

Берут Логвиново – затыкают горловину Дебальцевского котла. Мы идем по полю к передовым позициям. Слева в 50 метрах от нас падает минометка. Колпачок у нее не сняли специально, чтобы рвать перекрытые ямы. Поэтому мы не получаем ни ударной волны, ни осколков. Просто в желто-белом поле образуется черный дымящийся круг метров десять в диаметре. Саша Коц комментирует мультипликационным голосом: «Ой-ой-ой». Ополченец, идущий сзади, толкает меня в спину и говорит: «Браток, поспеши». Пропускаю его вперед. На гребне холма – сгоревшая броня, гребень пристрелян. Спешить-то особо некуда, только в гости к Богу.

С окраины Дебальцево возвращаюсь сидя в багажнике машины, видел в 2008 году, так драпали грузины из Гори, по трое в багажник усаживались. Лицо запорошено адской смесью – снегом и угольной пылью. Только что были на сдаче почти сотни укровоенов. Видел, как несли в плен труп в плащ-палатке, труп был без головы. В вагончике медпункта на рассыпанных порнографических игральных картах еще один труп – судя по штанцмаркам, стреляли в упор в лицо. Желтый, как лимон. Кто стрелял, чей труп? Даже сейчас неинтересно. Только жутко, стыдно и неприятно вспоминать.

Пробили два колеса в Дебальцево, роюсь в разграбленном автосервисе, на бензозаправке, в багажниках брошенных машин – ищу запаску. Три раза за день чуть не пристрелили свои. В одной из машин нахожу платформу с каким-то мощным обезболивающим и рачительно прибираю в карман. И почти сразу начинают болеть зубы, причем все. Карма! Платформа с обезболивающим улетает за два дня…

Из Дебальцево не выехать, дорогу обкладывают, стремительно темнеет. Едем через поселок Октябрь прямо по насыпям железной дороги, рискуя нарваться на остаточные группы окруженцев. По пустой улице Октября нам навстречу двигается серая толпа, огромная толпа – старики и старухи, которых на время боев вывезли в Луганск.

В Москву еду с уколом кетанова в шею. Погибаю почти две недели, разваливаюсь на куски – вместе с войной из меня выдернули стержень, на котором держалось все. Ночью в «Фейсбук» мне пишет вдова убитого украинского солдата, труп которого я снял на видео в Логвиново. Его записали в «без вести пропавшие», как могу, помогаю вдове. Она мне пишет иногда, но я боюсь читать ее письма. Пишет, что молится за меня, и я боюсь ее молитв…

Светлый и теплый май, в Донецк ко мне приезжает моя Юлька. На розовом «Матизе». На границе фурор, находится множество галантных провожатых, но я ее встречаю с «донецкой стороны». Не хочет уезжать от меня, с хитростью особо опасной сумасшедшей выдумывая множество причин. «Хочет увидеть войну». Я с Юлей на войне – последнее, что я хочу увидеть в этой жизни. Провожу ее по трассе от Донецка до Красного Партизана, узнает место из нашего видео, где лежала куча трупов, накрытых украинским флагом. Трупов уже нет давным-давно – я снимал, как батюшка-униат грузил их в машину и никто не хотел ему помогать. А вот надпись на стене угловой хаты, где жили трупы, – «Здесь был Квася» – осталась, и детские рисунки на стенах – «украинским воинам от украинских детей», «возвращайся живым». Юле достаточно войны.

Вывозим из Саханки, из-под обстрелов, контуженную и невменяемую 8-летнюю Настю. Уже в Новоазовске мать ее признается, что у Насти порок сердца, собирались ехать на операцию в Киев, но Киев пришел сам в Саханку. До администрации Новоазовска Настя держит меня за руку. Самая теплая ладошка в этом году. Может быть, потому что у меня в шлице бронежилета сидит мишка, которого я отжал у дочки? Мишка располагает.