Короткое письмо к долгому прощанию

Вечером следующего дня – когда мы с Клэр, препоручив ребенка заботам наших хозяев, собирались на «Дона Карлоса», первый спектакль немецкой труппы, – мне пришла срочная бандероль: небольших размеров коробка, тщательно перевязанная бечевкой, адрес надписан печатными буквами и как будто левой рукой. Я удалился за дом, взрезал обертку садовыми ножницами и осторожно развернул. Оказалось, коробка обтянута еще и проводками, они сходились в одной точке под красной сургучной нашлепкой. Я стал взламывать печать – у меня свело руку. Я еще раз взялся за оба проводка, и руку свело снова. Только тут я понял: проводки дергают током. Я натянул резиновые перчатки, оставленные хозяевами в развилке ствола, и содрал проводки с коробки. Попытался отложить проводки – выяснилось, что они соединены с содержимым коробки. Поддавшись непроизвольному – была не была! – импульсу, я дернул проводки – с коробки слетела крышка, но больше ничего не произошло. Я заглянул внутрь и увидел всего лишь маленькую батарейку с подсоединенными проводками. Я знал: Юдит достаточно ловка и изобретательна, чтобы смастерить и кое-что посерьезней, но все же мне было не до смеха. Этот слабенький удар током, который она мне нанесла, – я вдруг услышал его как тонкий и совсем тихий писк, от которого меня всего так и передернуло. Меня покачнуло, я сам себе наступил на ногу. Что все это значит? В чем дело? Что с ней опять стряслось? Разве не все кончено? Мне даже думать об этом не хотелось, и только одно я понял: пора уезжать. Трава вокруг вспыхнула зеленым, потом снова поблекла, в уголках глаз у меня опять забегали ящерки, все предметы сразу как-то съежились, стали просто обозначением предметов, я отпрянул, пригнулся, увертываясь от насекомого, которое зашуршало внизу, под кустами, – оказалось, это вдалеке затарахтел мотоцикл. Я спустил коробку в мусоропровод и пошел к Клэр, она уже ждала меня в машине. Взявшись за ручку дверцы, я заметил, что на мне все еще резиновые перчатки.

– Прелестный желтый цвет, ты не находишь? – спросил я, лихорадочно их стягивая.

Клэр не страдала избытком любопытства. Когда я захлопывал дверцу, пальцы от соприкосновения с металлом снова свело.

Театр построен во времена пионеров. Настенная роспись внутри создает иллюзию множества примыкающих залов: в вестибюле хочется взойти по лестнице – но лестница оказывается нарисованной, хочется поставить ногу на цоколь несуществующей колонны, ощупать барельеф, но барельеф коварно превращается под руками в ровную поверхность стены. Сам зрительный зал скорее тесен, но по бокам и над ним много лож, в полумраке из-за портьер там уже посверкивают бинокли. Пальто и шляпы надо брать с собой. Спектаклю предшествовала небольшая церемония: декан университета приветствовал заведующего репертуаром театра, который на время гастролей по совместительству исполнял еще и обязанности главного режиссера. Что-то в этом человеке показалось мне знакомым, я вгляделся получше и узнал давнего приятеля, с которым мы раньше часто и подолгу беседовали. Декана и режиссера сменили на сцене представители здешней немецкой колонии, все в одинаковых костюмах. Сперва они спели куплеты, а потом представили в живых картинах, как их предки прибыли в Америку и обосновались на новых землях. До эмиграции, еще до 1848 года, они ютились в захолустных немецких городках, в тесноте, мешали друг другу и в работе, и в развлечениях, свободы ремесел не было, инструменты валялись без дела, а владельцы не могли их употребить. В американских картинах исполнители сразу разошлись по всей ширине сцены. В знак того, что каждый может наконец заняться излюбленным ремеслом, они обменялись инструментами. И для развлечений теперь было раздолье. В последней живой картине они изобразили танец: мужчины застыли, взметнув над головой шляпы и подняв колено чуть ли не до груди, только один стоял подбоченясь, широко расставив ноги, женщины замерли на цыпочках, развернувшись на бегу, одной рукой держа за руку партнера, другой – слегка приподняв подол платья, и лишь партнерша мужчины, который упирал руки в бока, встала против него, почти вплотную, глаза в глаза, бесстыдно задрав обеими руками подол платья. Они стояли перед занавесом чуть покачиваясь, у мужчин по лбу струился пот, ноги женщин подрагивали от напряжения. Потом все они разом вскрикнули – пронзительным, на грани визга, типично американским вскриком, – и танец начался по-настоящему: шляпы еще раз дружно взмыли ввысь, в тот же миг из оркестровой ямы вскинулись трое музыкантов, уже играя – двое вовсю наяривали на скрипках, на шеях у них вздулись толстые жилы, третий, которого все это словно не касалось, методично распиливал контрабас. Потом, с последним ударом смычка, музыканты опустились на свои места, танцоры поклонились и вприпрыжку разбежались, подталкивая друг друга, а в это время занавес уже раздвигался, и в его проеме, медленно шествуя вместе с монахом из глубины сцены, возник принц Карлос.

Я объяснял режиссеру: