Коровья смерть

в комнатах сыро и холодно, в кухне жарко
вечерний город небом над ним изуродован
как жернова друг о друга трутся серые шапки
шапки трутся, но не сокасаются головы

провалы в памяти как рта провалившийся колокол

как до грудины в землю закопанный труп
как рыбья молОка, как на пределе голода
от тела оторванный и с жадностью сожранный струп

провалы в памяти кто мы в полях заснеженных

куда ведут следы по дороге назад
чугунным идолам бабоньки жёны нежные
бросают в нутро окровавленный сервелат
чтобы вернулись домой… – да кто, не помнится
тАк просто, смутный образ, глаз синева
летом – малина вереск белые колокольца
зимою – снег, забившийся в рукава

провалы в памяти; слюна с подбородка спящего

стекает на пыльный пол техэтажа
любой за стеной, за пределами тесного ящика —
если не враг, то, по крайней мере, чужак

а как плясали в полях и плелись утробами

как кулаки сплетали в дремучий жгут —
провалилось в памяти и замело сугробами:
глубокие реки в нас неслышно текут

не слышно не видно кто-то бредёт аукает

главное дверь запереть на тяжёлый замок
не слышно не видно только зима баюкает
того кто нЕдобродИл недозвал промок

не пришёл смотреть стирать покрасневшие простыни

в комнатах сыро а в кухне жарко-темно
пусто в полях но все наебенились вдосталь
пусто в полях но собирается гной
в дёснах
всЕ мы – как корабельные сосны
как пихты и ясени
все постепенно степенно становимся дерева
чтобы гореть горячо, под коростою соки пряча.
Все дерева. Все дрова, все дрова, дрова.

* * *