Коровы

— Это предположение, Елена, — ответил Пастух, — прямо относится к проекционному взгляду на мир, и за подобные мысли, начиная с круга второго, любую особь могут отправить в Главный отстойник на исправление ее ума, а при повторном развитии мыслей подобного рода определить и в Загон для сумасшедшей скотины. И все потому, Елена, что предположение это исходит из потустороннего мышления, которое используется вашими призраками и которое довольно часто задается вопросом: есть ли в моем я еще одно я? То есть мертворожденные тени могут искать не только зеркала в зеркале и воды, предположим, в воде, но и себя, выражаясь проекционно, в себе, чувствуя себя не реальными и ощущая в себе что-то истинное, более правильное, и это весьма похвально, поскольку, возвышаясь при этом до понимания великого положения вещей, они ощущают в себе, вторичных, вас — первичных. Но это похвально лишь для проекций, для вас же, Божественных особей, вопрос подобного рода говорит лишь о проникновении мертворожденного мышления в сущности в те моменты, когда они пользуются своей Божественной привилегией: побывать в проекционном нигде, чтобы отдохнуть и немного развеяться от обремененного многочисленными заботами и ответственностями существования в нашем великом стаде. Поэтому не задавайте себе этот вопрос, который, Елена, возник у тебя от остаточного проекционного взгляда на порядок вещей. Стадо многообразно и многолико, но существование сущности в сущности — предположение абсурдное. Смешение жеребца и ослицы, осла и кобылы, как это допустимо в потустороннем нигде для проекционной скотины, могло бы, наверное, породить сущность в сущности, но Великий закон, исходящий из недосягаемых сфер, подобных модификаций, говоря отвратительным мертворожденным звучанием, на плоскости и под сводом не допускает, и поэтому предположение твое, Елена, четырежды невозможно. Но вернемся к корове, которая вас так удивила. Зовут ее Фигули́на, в каком-то смысле история ее будет обратная той, которой прославилась Барбариска-Илона-заступница, то есть Фигули́на на плоскости всегда вела себя как потусторонняя тень, причем копируя особенности характера своего мертворожденного призрака, так что по действиям этой коровы можно было увидеть ту высшую степень удаления этого призрака от первоосновного скотского поведения. С самых первых столбов телка эта, родившаяся от уважаемой, определенной коровы по имени Марфа и не известного никому быка, с которым Марфа схлестнулась не при свидетелях, для облагораживания поверхности удалялась от своего гурта за предел коровьего видения, траву и сено жевала как-то брезгливо, то и дело выплевывая поглощенное, воду пила только из чистых луж, причем не втягивая ее, а как-то осторожно лакая, высокомерно вела себя со своими согуртницами, как будто была на голову выше, пуская струю, всегда закрывала глаза, — за что и получила от своего первого Пастуха кличку Фифа, лягнув его в тот важный момент, когда он пытался определить ее промежностную судьбу — как неопределенной, не помнящей себя телки. На круге втором все эти качества Фифы усугубились, и первый же бык, оприходовавший ее, обозвал ее Фигулиной — так она повела себя после совокупления: убежала в кусты, заревела там так, как будто случилось что-то непоправимое, а Пастуху, пришедшему к ней на помощь, чтобы успокоить ее, заявила, что ей необходимы трусы, а без трусов она больше не выйдет из этих кустов, — пусть раздобудут трусы в проекционной иллюзии, а она будет ждать, голой в стадо больше ни шагу. Хозяин по донесению Подслушивателя тут же определил проникновение несущностного, и — дело обычное — направил корову в Главный отстойник. Быка же похвалил за меткую кличку, наградил серьгой в бычье ухо и объявил Пастухам, что Фифа — теперь Фигули́на.

50. Ультиматум Фигули́ны. Коровьи вирши