Корпорация «Бог и голем»

О.: Это было одноэтажное бетонное здание, уже рассыпалось от старости — стояло там, наверное, со времен Первой мировой. Я как-то прогуливался неподалеку, решил полюбопытствовать и не мог отделаться от ощущения, что за мной кто-то наблюдает. Близко подходить не посмел. Вокруг там все заросло лебедой, в канавах стояла грязная зеленая вода. Еще я видел остовы старых автомобилей и всякую ржавую сельскохозяйственную технику. И почти всегда там было совершенно безлюдно, лишь порой приезжала большая машина, всегда в сумерки.

В.: Какого рода машина?

О.: На вид вроде как шикарный лимузин, а едет…

В.: Вы видели человека в машине?

О.: Да, лимузин гнал мимо нашего дома на скорости восемьдесят миль в час… О, господи! Нашу машину разорвало в клочья, как намокший бумажный кораблик! А они были внутри! Маленький Пол… моя Марта… мой бедный сын!

Коул вновь утратил способность к членораздельной речи, от конвульсивных рыданий он весь сотрясался — прежде я видел такое лишь у лабораторных животных, на которых ставили опыты. Уотерман опять ввел ему препарат — не знаю, успокоительное ли или, наоборот, стимулятор. Через некоторое время Коул пришел в чувство.

В.: Что вы можете рассказать о том, кто сидел за рулем?

О.: Высокий, грузный, хорошо одет. Красный шрам через все лицо, от глаза к углу рта.

В.: Имя его вам известно?

О.: Вроде его фамилия была Макалузо, в городке его все знали, но не называли по имени и вообще редко заговаривали о нем. Прозвище у него было — Мозг.

В.: Он заправлял этой фабрикой?

О.: Вероятно. Я слышал от приятеля, что Мозг еще и грабитель банков. Скользкий тип, полиция давно за ним наблюдала, но все не могла поймать за руку.

В.: Что было после аварии?

Коул шевелил губами, будто слова никак не шли. Уотерман терпеливо ждал. Наконец Коул взял себя в руки и сквозь зубы процедил:

— Моей жене перебило позвоночник. Она больше не сделала ни шагу до конца своих дней. Мой мальчик разбил голову о переднее сиденье. Левая сторона черепа превратилась в бесформенную массу. В больнице мой коллега спас ему жизнь. Ну, то есть как… Пол превратился в слепой, глухой, парализованный, а в остальном здоровый овощ. При должном уходе он может пережить большинство нормальных детей. Сами понимаете… Такой уход ему не обеспечат в государственной больнице, так что нужны деньги, деньги, деньги… Или альтернатива — всю оставшуюся жизнь лицезреть перед собой это чудовище. Боже милостивый! Не может быть… Кошмарный сон…

В.: Вам не пытались компенсировать ущерб? То есть, понятное дело, такое ничем не исправишь, но ведь вам были нужны средства, чтобы обеспечить уход жене и ребенку.

О.: Пытались. Через несколько дней после аварии мне позвонил местный адвокат по фамилии Питерсон. В городе он слыл редким пройдохой. Поинтересовался, представляет ли кто-то мои интересы. Я назвал ему фамилию своего друга, Эпштейна, он занимался юридическими делами в нашей больнице. Эпштейн сразу велел мне больше не отвечать на звонки и до его прибытия не идти ни на какие переговоры.

В.: Что было дальше?

О.: Приехал Эпштейн, я спросил его, в чем причина таких предосторожностей, а он объяснил мне, что Питерсон — из шайки Макалузо. Еще рассказал мне о связях Мозга, в том числе и с властями округа. Было очевидно, что нам против него ничего не сделать. Тут как раз явился Питерсон — с напомаженными усиками, в сюртуке и с моноклем на черной ленте. Мне он сразу не понравился; впрочем, вел он себя обходительно.

В.: Так некую сумму он вам все-таки предложил?

О.: Он не уточнил, кого представляет, и подчеркнул, что никакой ответственности за инцидент на себя не берет. Предложил тридцать тысяч, если я не стану подавать в суд. Конечно, не в моем положении было отказываться… Но тут вмешался Эпштейн и заявил, что мы ничего не подпишем меньше, чем за пятьдесят, поскольку расходы на многолетнее лечение будут огромными. Питерсон изобразил возмущение, однако у меня хватило ума выслушать его тираду молча. В итоге он поднял сумму до пятидесяти тысяч долларов, и Эпштейн рекомендовал мне ее принять.

В.: Ну что ж, такая компенсация хотя бы решила финансовую проблему… Что было дальше?

О.: Для Пола сделать уже ничего нельзя. Он способен есть, способен существовать в вегетативном состоянии, но это уже не мой ребенок. Он прикован к постели, слеп, глух, парализован, не проявляет никаких следов интеллекта. Нам удалось устроить его в клинику, которая занимается такими пациентами, но от человека в нем уже ничего не осталось.

В.: А ваша жена?