Корпорация цветов

— Однако, — задумчиво протянула я. Ещё бы знать, зачем этот препарат. Если это просто что-то вроде аспирина, то тут я и сама как-нибудь справлюсь, принимать таблетки "от головы" я всегда считала непозволительной роскошью. Нечего баловать организм. А если это то-то вроде пресловутого "сгущенного света"? Всё-таки я ни разу не слышала о том, чтобы корпорация производила что-то кроме него. Да и компания вроде бы никогда не позиционировала себя как фармацевтическая. Хотя как знать, всякое бывает, черт их разберет. Мне всегда казалось странным, что Корпорация при таких колоссальных затратах на собственное продвижение ограничивается одним единственным продуктом. А их вакансии "только для дрэев"? Как это понимать?

Вопросов у меня было много, но события сегодняшнего дня и ночи настолько меня придавили, что я почти потеряла способность мыслить хоть сколько-нибудь логично. Я ехала в поезде, который существовал за гранью понятия о реальном мире, проводник из человека каким-то непостижимым образом превратился в дрэя. Не знаю, было ли это актом легкомыслия, но раньше, чем вернулся Архо, я запихнула в рот одну таблетку и запила её обжигающе горячим чаем.

Тут же глаза закрылись помимо воли и без какого-то моего участия. Поезд, шум за окном, терпкий вкус чая на языке — всё отошло на второй план, отодвинулось куда-то в сторону. Все звуки стали доноситься как сквозь толстый слой ваты, вокруг заклубилась тьма, я полностью потеряла ощущение собственного тела. Потом я услышала вдалеке дребезжащий и надорванный стон и с каким-то лёгким удивлением поняла, что это кричу я сама. Вспышка. Тьма. Ослепляющий свет. Густой туман.

Первое, что я увидела, когда туман рассеялся, это локоны. Длинные белокурые локоны, ниспадающие ниже плеч. Белая матовая кожа с едва заметным пушком. Чуть раскосые глубокие глаза восхитительного небесного цвета. Мягкий рот, верхняя губа немного вздернута. Маленькие руки с нежными розовыми пальчиками.

Только спустя секунду я поняла, что смотрю на собственное отражение в воде. Только спустя несколько минут я поняла, что смотрю в собственную память.

— Это не я, — прошептала я, глядя на отраженную в воде девочку лет десяти.

— Это я, — спокойно возразила память, открывшаяся во мне так, что заслонила всё остальное.

Я попятилась и вдруг поняла, что стою на зелёной лужайке, залитой ярким утренним солнцем. На мне платье с накладным карманом. На кармане забавная аппликация — весёлая белочка с орешком.

— Зои! — раздаётся звонкий крик за моей спиной и я вижу черноволосую худенькую девочку в маленьком красном сарафане. Я невольно улыбаюсь, губы сами собой произносят знакомые слоги. "На" — два звука слились в один, носовой и чуть сдавленный. И "рин", "р" мягко и деликатно, "и" протяжно, последняя "н" почти не произносится.

— Нарин, — говорю я, наслаждаясь звучанием этого знакомого, до боли знакомого имени. И повторяю с удовольствием, пробуя слово на вкус: — Нарин!

Нарин смеётся, на щеках её загорается румянец, нос морщится, глаза превращаются в щелочки.

— Зои! — кричит она и подпрыгивает на месте, хлопая в ладоши.

— Нарин! — кричу я и подхожу к ней так близко, что могу коснуться своей щекой её щеки. Лицо у Нарин гладкое, как шелк, лоб чистый и высокий, маленькие ушки совсем спрятались под густыми волосами.

— Смотри, что у меня есть, — важно говорит Нарин и показывает себе на шею. Вокруг её тонкой шейки два раза обвито ожерелье из крупных жемчужин, при виде которых я испытываю смутное чувство тревоги.

— Откуда это у тебя? — спрашиваю я. — У мамы взяла?

— Нет, — Нарин встряхивает головой и её и без того растрёпанные волосы становятся ещё растрепаннее. Вид у неё какой-то испуганный, и поэтому я ей не верю. Кроме того, Нарин периодически таскает у матери то красивые заколки, то шарфы из тонкого, почти невесомого полотна. Но взять, пусть и на время, только чтобы покрасоваться передо мной такое дорогое украшение, было натуральным преступлением, кражей. Именно так я и заявила Нарин, когда она спросила, идут ли ей бусы.

— Это называется кража, — говорю я, делая страшные глаза. — И тебя отправят к северным мостам!

Нарин с ужасом смотрит на меня, потом изо всех сил дергает бусы на шее и начинает реветь. Между всхлипами мне кое-как удаётся разобрать что-то про дяденьку со сладкими пирожками, подпол и паутину. Этого хватает для того, чтобы я схватила Нарин за плечи и развернула к себе:

— Что за дядька?

— Наш сосед, — рыдает Нарин, цепляясь пальцем за жемчужное ожерелье. — Из того дома, который горел в прошлом году.

— Он тебя обидел?

— Нет, — мотает Нарин головой так, что белоснежные бусы издают странный тренькающий звук. — Это хороший дядька. Он показал мне цветы лау-лау, пятнистых лягушек и ещё дал пирожок. Но там в начинке была какая-то странная ягодка и я её не съела.

— А бусы откуда? Тоже дядька?