Корсар

По-видимому, дела английского флибустьера шли сейчас не блестяще. Это доказывало его платье: штаны его были сплошь заплатаны, а камзол такой старый, что нельзя было угадать его цвета. Впрочем, Краснобородый и не скрывал своей бедности, которая действительно была почетна; и первым делом он рассказал Тома, с большими подробностями и прерывая свою повесть звучными раскатами смеха, как кораблекрушение лишило его «Летучего Короля», напоровшегося на подводный камень у мыса Мансанильи, и как испанцы из Колона, которых он в свое время хорошенько пограбил, подло отомстили ему, перерезав из его гибнувшей команды всех, кого только могли поймать. Он один, Краснобородый, спасся и, оставшись гол как сокол, достиг Тортуги, после бог знает скольких злоключений. Здесь он находился уже около месяца без единого гроша, но по-прежнему отважный, по-прежнему решительный, словом, по-прежнему такой же флибустьер.

— Кастильская обезьяна дорого заплатит мне за мой бриг и еще дороже за моих братьев Побережья! — заявил он, с силой ударяя Тома по плечу. — Матрос, можешь мне поверить: за каждого зарезанного брата я зарежу не меньше десяти противников, этой вот самой рукой; а за каждую погибшую доску сдеру с них не меньше фунта золота.

После этих слов они оба, Краснобородый и Тома, вошли в кабак, вывеска которого с железным флюгером приятно поскрипывала под южным ветром. Было жарко. «Дорла была удобная», как говорят моряки, т. е. в глотке пересохло. За столом, который Краснобородый только что оставил и к которому он теперь подвел Трюбле, два пустых кувшина ясно доказывали, что флибустьер упорно старался одолеть эту засуху. Но два новых кувшина, которые он поспешно заказал, доказывали также, что он считал недостаточным это первое усилие. И действительно, оба новых кувшина мгновенно иссякли, подобно роднику в летний зной.

— А как ты, брат Тома? — спросил тогда флибустьер, — как теперь идут твои дела? Я слышал, что ты так же богат, как я беден, и поздравляю тебя как хороший и честный товарищ; мне также известно, что ты отправил в Европу со своей командой и со своим помощником значительную добычу, которую недавно захватил! Ладно! А с тех пор? Правда ли, как повсюду уверяют, что ты остался в одиночестве на своем «Горностае», чтобы хорошенько насладиться любовью и ласками какой-то красотки, которую ты сделал своей невольницей? Если да, то не красней и давай сюда руку, — никто лучше Краснобородого не понимает нежных чувств, и я тебе сейчас дам тому основательное доказательство.

С этими словами, не дав Тома времени ответить, он снова встал и, подбежав к дверям кабака, выглянул на улицу. И, должно быть, он увидел на ней то, что искал, так как сейчас же начал кричать во все горло.

— Алло! Рэк, старый товарищ! Сюда, внучек! Отводи руля, бери все паруса на гитовы и отдавай якорь у этой двери, так как я в этом кабаке выпиваю в компании с Братом Побережья, которого я тебе хочу представить и которого ты ради меня полюбишь!

Он воротился в сопровождении привлекательного юноши, у которого не было ни бороды на подбородке, ни усов над губой; скинув шляпу на стол, молодой человек обнажил свои прекрасные светлые волосы, которые свободно падали на шею и плечи.

— Алло! — закричал, в свою очередь, вновь прибывший голосом довольно свежим, хотя несколько надтреснутым. — Алло! Бонни, старый матрос! Ты уже напился да еще без меня! Ты в этом раскаешься, окаянная скотина! Кто этот человек?

— Этот человек Тома, — да! — Тома Трюбле, о котором я тебе много раз говорил и который…

— И который, конечно, не нуждается в том, чтобы такой болтун, как ты, что-нибудь добавлял к его имени. Замолчи ты, ради господней требухи! Капитан Тома, давайте руку! Вы мне нравитесь, клянусь честью Мэри, и я — ваша покорнейшая служанка.

Таким образом, Тома, крайне изумленный, узнал, что матрос Краснобородого был женщиной.

Женщина эта носила имя Мэри Рэкэм, и хотя ей было не больше двадцати лет, она уже порядком понюхала моря; так что не была уже новичком ни в военном, ни в морском ремесле. Однако хотя она и была храброй и смелой, как ни один флибустьер, хотя она и носила одежду другого пола — как ради удобства, так и по склонности к ней, — все же она оставалась настоящей женщиной, со всеми страстями, порывами, а также слабостями и капризами женщины. И, не теряя времени, она это доказала так, что у Тома не осталось на этот счет сомнений: повернувшись к Краснобородому, она яростно на него напала, произнося ужасающие кощунства и упрекая его в том, что он строил глазки какой-то трактирщице, обещая ему сто тысяч ударов ножом в живот, если эта трактирщица в ответ на его взгляды хоть улыбнется.

— Э, тебе-то что? — сказал Краснобородый, хохоча во все горло, — ты разве моя законная жена, я тебе разве клялся в верности, что ты так ревнуешь?

Мэри Рэкэм мгновенно выхватила из-за пояса нож и воткнула его в стол; острие вонзилось в дерево, по крайней мере, на два дюйма.