Корсар

Он также поднял руку к фонарю, и лиловые лучи заиграли на его необычайной длины ногтях.

— Я все знаю. Не сказал ли я вам, что нахожусь здесь, повинуясь приказу Августейшей Высоты?..

Он продолжал:

— В доме Иорисака Садао вы встретили сидящим с западной стороны[12] чужестранца, принадлежащего народу с красными волосами. Этот иностранец был послан сюда своим государем, который желает знать, с помощью какого оружия и какой стратегии маленькая страна Восходящего Солнца усиливается, чтобы победить необъятную империю оросов (русских). Тайна эта, в сущности, малоинтересна, и мудрецы древности не стали бы стараться разгадать ее. Небо внушило более важные мысли Августейшему повелителю, и он послал меня, своего подданного, чтобы я исследовал: насколько это новое оружие и эта новая стратегия способны разрушить цивилизацию Срединной Нации. На это исследование и направлены мои неловкие усилия. Чтобы дополнить мое недостаточное умение, мне необходимы многочисленные сведения… Много верных соглядатаев служат мне глазами и ушами и отдают безустанно сердца свои, чтобы помогать мне в моей задаче. Так что тайны этого города и всей этой страны раскрываются передо мною здесь, на этих самых циновках. Таким образом, я знаю все.

Фельз прислонился щекой к кожаной подушке.

— Пе-и-Та-Дженн, — сказал он, — в ваших словах кроется тайный смысл. В чем Иорисака Садао грешит против сыновнего почтения?

Опять закрылись сверкающие щелки, и хриплый голос торжественно произнес:

— Написано в Та-Хио[13]: «Человек должен прежде всего изучать природу вещей, затем развивать свои познания, затем совершенствовать свою волю, затем управлять движениями своего сердца, затем строжайше исправлять себя, затем устанавливать порядок в своей семье. Тогда государство будет хорошо управляться. Тогда империя будет наслаждаться миром». Тсенг-Тзы, поясняя эти восемь положений, учит нас, что они неразделимы. Человек, его семья, его государство и империя составляют одно целое. Сыновнее почтение простирается на всех его предков, на всю общину, на всю родину. Иорисака, отвергая память предков и оскорбляя этим свою родину, грешит против сыновнего почтения.

Мальчик, коленопреклоненный около Фельза, протягивал ему готовую трубку. Фельз взял в руку тяжелую трубку из темной черепахи и приложил губы к наконечнику из пожелтевшей слоновой кости. Опиум закипел над огнем, и серый дым начал стелиться по циновкам тяжелыми облаками.

Тогда Фельз, которому кинулся в голову придающий смелость опиум, решился возразить философу:

— Пе-и-Та-Дженн, но когда нашествие варваров угрожает империи, не следует ли прежде, чем соблюдать ритуальные обряды, отразить это нашествие?.. Безусловно, сокровище древних верований неоценимо. Но разве империя не есть ваза, хранящая это сокровище?.. Если империя будет покорена, если разбитая ваза разлетится на куски, разве древнее сокровище не рассыплется тоже навсегда?.. Сыновнее почтение распространяется на всех предков, на всю общину, на всю родину, так грешит ли, действительно, Иорисака Садао против сыновнего почтения, если он — весьма возможно, для вида только — отвергает память предков и изменяет правила общества с высшей целью — спасти независимость своей родины?..

Чеу Пе-и молча курил.

Жан-Франсуа Фельз заключил:

— Пе-и-Та-Дженн, а если необходимость заставляет мужа свернуть с прямого пути, нарушает ли его жена женскую скромность, если она тоже вступает на обходную дорогу, чтобы идти по следам того, кому она дала обет следовать за ним повсюду до самой смерти?

Чеу Пе-и отложил серебряную трубку. Но лишь затем, чтобы протянуть указательный палец по направлению к трубке из черного бамбука с нефритовой головкой. И продолжал молчать.

Жан-Франсуа Фельз приподнялся с циновок и облокотился, глядя в лицо хозяину дома.

— Пе-и-Та-Дженн, — вдруг сказал он, — я сегодня выкурил больше трубок, чем мог сосчитать. Может быть, опиум возвысил мой слабый разум до понимания некоторых вещей, в обычной жизни непонятных для меня… Да, я видел сегодня семейный очаг, откуда изгнаны все священные обычаи. Но не написано ли, что людей будут судить не по делам их, а по намерениям?.. Тот, кто унижает себя и даже позорит для того, чтобы служить империи и возвысить ее, не должен ли быть прощен?

Трубка из черного бамбука была готова. Чеу Пе-и вдохнул весь дым одним глубоким дыханием, и густое, душистое облако скрыло его.

Потом он важно вымолвил:

— Предпочтительнее вообще не судить людей. Поэтому мы не станем ни обвинять, ни оправдывать маркиза Иорисака Садао. Мы не станем ни обвинять, ни оправдывать маркизу Иорисака Митсуко. Но философ Менг-Тзы как-то раз, отвечая на вопросы Ван-Чанга, сказал, что он никогда еще не слыхал, чтобы кто-либо преобразовал империю, искажая самого себя, и еще менее, чтобы кто-либо преобразовал империю, обесчестив самого себя.

— Так вы находите, — спросил Фельз, — что усилия японцев напрасны и что Восходящее Солнце должно неминуемо погибнуть в своей борьбе с оросами?

— Я этого не знаю, — ответил Чеу Пе-и, — и кроме того, это совершенно неважно.