Корсар

Серый дым наполнял курильню душистым туманом. Над этим туманом блестели девять фиолетовых фонарей, подобно звездам в туманной ноябрьской ночи. Протекло несколько часов, бархатисто-тягучих, словно молоко…

И Жан-Франсуа Фельз, мало-помалу побеждаемый властным снадобьем, начинал забывать весь внешний мир и сомневаться: существует ли вне этих атласных стен какой-то другой мир, где люди как-то живут и не курят…

Но Чеу Пе-и вдруг два раза откашлялся, и его сиплый голос опять зазвучал, отгоняя почти выкристаллизовавшуюся грезу своего гостя:

— Фенн-Та-Дженн, когда философ поднимется до высших парений мысли, ему трудно бывает спуститься с этих высот к обыденным свершениям жизни. Однако Кунг-Тзы был весьма искусен в этом. И нам следует смиренно подражать ему. Так знайте же, в довершение ко всему, что вы уже узнали, что вчера погибли в сражении трое людей, с которыми вы были знакомы в этой стране: маркиз Иорисака Садао, и его друг виконт Хирата Такамори, и его другой друг — из страны народа с Красными Волосами. Все погибли славной смертью по понятиям воинов.

Слишком много выкуренных одна за другой трубок влили в душу Жан-Франсуа Фельза свой целебный покой. Жан-Франсуа Фельз, узнав таким образом о полном трауре и разрушении единственного японского семейного дома, где он был принят как свой, не взволновался.

— Эта смерть очень печальна, — просто сказал он, — теперь маркиза Иорисака Митсуко будет жить в грустном одиночестве, потеряв сразу и мужа, и лучших друзей своих.

— Да, — сказал Чеу Пе-и.

Он заговорил серьезным тоном:

— Прежде чем преступное безумие развратило эту страну, правила траура строго выполнялись здесь… Женщина, лишившаяся мужа, надевала простую одежду из некрашеного полотна без швов, кушак и повязку из простой веревки и носила это в течение трех лет. Она воздерживалась от изящных выражений. Лишала себя пищи, затем чтобы лицо ее стало подобающе бледным. Часто она поступала в монастырь и там ожидала своей смерти.

— В нынешних женщинах меньше добродетели, — признал Фельз.

— Да, — подтвердил Чеу Пе-и.

Его зоркие глаза проницательно вглядывались в гостя.

— Фенн-Та-Дженн, — продолжал он спустя некоторое время, — и я знаю, и вы знаете правило установлений: «Мужчинам не надлежит говорить о том, что касается женщин, а что сказано и сделано на женской половине, не должно выходить оттуда. Я не нарушу этого правила. Но я полагаю, что теперь, несмотря на то, что маркиза Иорисака Митсуко часто грешила против женской скромности и, таким образом, против Первоначального Закона, вам следует самому выполнить требование добродетели, человечности и осторожно сообщить ей о постигшем ее несчастье, о котором она завтра утром узнает от других без всякой подготовки. Вот почему я скажу вам то, что вам надлежит знать: вы как-то спросили у меня, не считаю ли я, что женщина, муж которой уклонился с правого пути, только исполняет свой долг, также покидая этот прямой путь, чтобы идти по следам того, за кем обещала следовать шаг за шагом до самой смерти. Я воздержался тогда от ответа, молча из-за своего незнания. Теперь я могу ответить вам, наученный временем: возможно, что женщина, о которой мы говорим, уклонилась с прямого пути затем, чтобы идти не по следам своего супруга, но по следам другого человека. И может быть, что маркиза Иорисака, узнав о смерти маркиза Иорисака, не его будет оплакивать…

— Герберта Фергана… — в раздумье пробормотал Фельз.

— Теперь вы знаете все, что вам надо было знать, — прервал его Чеу Пе-и. — Удостойте теперь закурить, как подобает, трубку из черного бамбука.

Когда они выкурили, он прибавил:

— Пламя в лампаде тухнет…

Прислужник заторопился, принес сосуд с маслом и зажженный факел.

Тогда Фельз вспомнил, что написано в «Киу-Ли»[43]: «Вставайте, когда приносят факелы».

И с обычным церемониалом начал прощаться.

XXXII

Дождь перестал. Зловещая окраска туч исчезла: там и сям их пронизывали стрелы солнца. Поля, еще зеленые под свежей влагой и уже золотые от света, опять надели свой весенний наряд.

Жан Франсуа Фельз шел медленно, всеми легкими вдыхая живительный запах земли и насыщая глаза чистым сиянием дня.

Спустившись с лестницы Диу Джен Джи, он спохватился, взглянув на часы:

— Уже половина четвертого!.. Э, только-только время отправиться на холм Аистов — или я никого дома не застану…

Он поспешил выйти на людные улицы, где можно, иногда, найти случайные курумы.

— Пренеприятная обязанность!.. — думал он. — Бедная крошка… Все равно, мне ее жаль от всей души. И кого бы она ни оплакивала — Герберта Фергана или Иорисака Садао — я всецело ей сочувствую…

Он опустил голову. Он вдруг припомнил «гарден-парти» на яхте и м-сс Гоклей, и принца Альгеро…

— Увы!.. — подумал он. — Быстро кидается европейское вино в голову мусме, даже если эта мусме — маркиза…