Корсар (СИ)

Он пару раз моргает, а потом прищуривается и растягивает губы в мерзкой улыбке, которая в пятнадцать была способна довести меня до белого каления. Сейчас же я, даже став старше, всё так же сатанею от одного вида его поганой рожи.

— Ро-ди-он, — дробит моё имя по слогам, как делал сотни раз до этого, — я думал, ты давно уже в какой канаве подох. Гляди на него, изменился-то как, горный орёл.

Он зеркалит мою уверенность в его смерти, так долго жившую во мне, а я отталкиваю его, потому что даже касаться противно. Почти не прилагаю усилий, но Урод летит кулём на землю.

— Какой ты скорый на расправу, сынок, — усмехается, но попыток подняться не предпринимает. Он словно забавляется всей этой ситуацией, как будто всё ещё видит перед собой пятнадцатилетнего вихрастого Родю, над которым так любил измываться. — Какого я чёрта вообще сюда припёрся? Сто лет тебя не видел, ещё бы столько не встречал. Но, видишь ли, сынок у меня придурок, тёлку трахнул, бросил, а документы важные забыл.

Весь в отца наверное, идиот.

— И вообще, — продолжает, глядя на меня снизу вверх, — мало было того, что уже получил? Снова в тюрьму захотелось?

— Нет уж, в этот раз я тебя зарою на кукурузном поле, — говорю, а Урод смеётся, запрокинув голову. — Чтоб ты, гнида, не выбрался уже никогда.

— Ой, да ладно тебе, мститель хренов, закопает он. Руки отсохнут землю копать.

Он ржёт, а я понимаю, что весь аутотренинг можно послать к чёрту. Наплевать, что нас могут увидеть люди, но я просто обязан дать ему в рожу. Хотя бы один раз.

— Мать твою, — шипит, когда его голова соприкасается с асфальтом, а кто-то неподалёку взвизгивает. — Ты всё такой же. Придурок.

Снова бью, а он приходит в себя и даёт сдачи, и вот уже перекатываюсь на спину, а его туша наваливается сверху, а лапища хватает за горло, лишая кислорода. Хриплю, делаю усилие, дёргаясь всем корпусом, и всё-таки сбрасываю его с себя, пока окончательно не придушил. Он меньше ростом, слабее, но злой, что тот чёрт. И злости этой на десятерых хватит.

Не дав ему опомниться, сажусь сверху, зажав коленями руки, чтоб не дёргался, и снова заношу кулак, в чётком намерении вырубить его, чтоб не дёргался. Но вдруг раздаётся свист, такой знакомый с самого детства. Это Викинг, только он один умеет так. Не знаю, откуда он здесь, зачем приехал. А может, мне просто померещилось, и это воспалённое сознание подкидывает образы, запутывая? Замираю, борясь с самим собой и неизбывной жаждой разрушения, а демоны внутри извиваются всем телом, подпрыгивают в яростном танце, требуя крови. Оглядываюсь по сторонам в поисках Викинга, но окружающая реальность плывёт, растекаясь болотной жижей перед глазом. Мир дробится на сотни осколков, рассыпается в прах, хрустит обломками разрушенной юности.

Неожиданно кто-то наваливается сзади, обнимает за шею, и аромат ландышей и весны окутывает с головы до ног.

— Родя, миленький, не надо, пожалуйста. — Горячий шёпот у самого уха, а тёплые губы касаются мочки. — Встань с него, не надо. Отпусти.

Это одно короткое “отпусти” поднимает что-то глубинное внутри, что-то давно забытое, хорошее. Когда-то давно я был отличным парнем, добрым и милосердным. Я любил жизнь, глядя на мир вокруг широко распахнутыми глазами. Пока ещё двумя глазами. Мечтал о море и парусных регатах, о приключениях и подвигах. Тот маленький рыжий мальчик с конопатым носом остался в далёком детстве, но именно сейчас, когда Ева обнимает за шею, нашёптывая на ухо просьбы и уговаривая, он впервые за долгие годы поднял голову. Он смотрит на меня, робко улыбаясь, и шепчет одними губами: “Отпусти”.

И я слушаюсь. Маленький мальчик собирает в кулак множество поводков, и личные демоны, так долго не дающие покоя, покорно опускают головы, поражённо скуля. Они пригибают шеи до земли, молотят раскалённый воздух длинными хвостами и наконец уходят, ведомые мальчиком, за красную линию горизонта. Постепенно их образ тает, растворяется в серой дымке неслучившихся рассветов, и я вздыхаю полной грудью, прислушиваясь к себе, и понимаю — кровоточащие раны ещё способны затянуться.

В плывущем сознании обрывками образ Викинга, уводящего меня от распластанного на земле Урода; Евы, вцепившейся мне в руку, чтобы не делал глупостей; какой-то девицы с всклокоченными волосами, бегающей вокруг; бабушек, всплёскивающих руками.

Но это всё — лишь вспышками, почти не затрагивающими ничего внутри. Главным остаётся лишь утихающая постепенно ярость. Перед мысленным взором неожиданно возникает образ матери — живой, молодой и красивой, с длинной рыжей косой и веснушками на носу.

И я понимаю, что должен помнить её такой.

Она это заслужила.

Эпилог

Спустя месяц

— У меня для тебя сюрприз, — говорю, перебирая пальцами тяжёлые рыжие локоны. Ева удивлённо смотрит на меня, подняв голову.

— Ты меня пугаешь, — улыбается, снова кладя голову мне на грудь. — Что это там за сюрприз такой? Приятный хоть?

— Трусиха, — смеюсь, а Ева фыркает. — Ещё какой приятный. Потому, нечего разлёживаться, у нас сегодня много планов. Один прекраснее другого.