Кортес

Как обо всем расскажешь? Какие найдешь слова, что можно сказать о крови, светлыми разводами расходящейся по поверхности озера? Вода в близких сумерках приобрела зловещий угольный цвет. Каждый кто побывал в бою, навидался подобного досыта. Тем же, кому не довелось, описывать бесполезно. Через это надо пройти, поцеловаться со смертью. Она с каждым лобызается по отдельности, каждого по-своему жалует в сахарные уста. В бою только и вертишься, по-звериному хитришь, стараешься избежать этого поцелуя.

Наконец он справился с сердцем, аккуратно обмакнул гусиное перо в чернильницу, выточенную из оникса, и принялся писать.

“Конечно, никто не думал о диспозиции, столь тщательно разработанной! Да и недалек умишком был бы тот, кто при таких обстоятельствах не помыслил о собственном спасении. Сам Кортес и другие офицеры нисколько не отличались от других: в карьер неслись они по уцелевшим мосткам, строясь как можно скорее выбраться на сушу… Не пригодились нам ни аркебузы, ни арбалеты, ибо они отсырели в воде, к тому же темнота не допускала прицела. Согласованных действий не могло быть, и если мы не разбрелись окончательно, то лишь потому что все одинаково неслись к одной цели, имея в распоряжении одну-единственную дорогу.

И все же мы продвигались! Трудно сказать, что сталось бы с нами, если бы все произошло не ночью, а при свете дня! Не спасся бы ни один человек! Впрочем, и в ночную пору было ужасно: то тут, то там мексиканцы овладевали кем-нибудь из наших и волокли его в храм на зарез…

На сушу мы выбрались возле Тлакопана. Здесь, кроме передового отряда и спасшихся из других частей войска, мы по голосам различили и самого Сандоваля, и Олида, и Морлу - они требовали от Кортеса, чтобы все немедленно вернулись на помощь отставшим, особенно застрявшим у злополучного моста. “Иначе, - настаивали они, - все там полягут”. Редко, кто пробивался до нас, да и то в полумертвом состоянии.

Кортес спорил, доказывал, что вернуться - всем погибнуть, потом, однако, плюнул, отобрал немногих, более-менее здоровых и повернул обратно”.

Берналь на мгновение задумался и вычеркнул последнюю фразу. В этой спасательной вылазке он участия не принимал. Потом ему рассказали, что отбили немногих. Нашли Альварадо, с ним семерых испанцев и восемь тласкальцев. Все были изранены так, что у белых кровь сочилась по латам и штаникам, а индейцы руками зажимали раны. Дальше пробиться, предупредили они, нельзя… Кортес попытался было организовать атаку, но ряды индейцев на дамбе уплотнились так, что прорваться к своим не было никакой возможности.

Альварадо, рассказывая об участи, постигшей арьергард, рыдал навзрыд. Погибла почти вся конница, сам Хуан Веласкес де Леон и вся его пехота полегли на дамбе. Вслед за Альварадо пробились восемь десятков человек. Сам дон Педро утверждал, что перемахнул через пролом с помощью копья. Разбежался, оперся древком о дно и прыгнул…

Ему, Берналю Диасу, неоднократно приходилось сражаться подле этого моста, который и сейчас называется Salto de Alvarado. Он может уверить, что там немыслимо перемахнуть подобным образом.

*

Тусклый рассвет обнажил страшную картину гибели войска. Бой на дамбе все ещё продолжался. По-прежнему басил на вершине пирамиды священный бубен. Над городом и озером клочьями лежал туман, из глубины его доносился непрестанный не умолкающий гул, сквозь который изредка прорывались отдельные крики, звон металла. Не было слышно ни единого выстрела - ни орудийного, ни аркебузного… Кортес некоторое время не отрываясь смотрел в ту сторону. Крепился… Потом не выдержал, присел на поваленный ствол кипариса. Крупные слезы хлынули по щекам. Однако горевать времени не было. Тем, кто добрался до суши, тоже пришлось не сладко. Скоро на помощь атакующим нас со стороны плотины подоспела подмога из Тлакопана. Особой резвости и ожесточения они не проявляли, однако с наступлением дня, разглядев сколько нас осталось, они непременно воспрянули бы духом. Стеснили бы наше движение и могли дать время главным силам ацтеков добраться и до тех, кто обрел спасение на берегу.

Потери наши были ужасны - в строю осталось чуть больше четырех сотен человек, два десятка лошадей, дюжина арбалетчиков и семеро аркебузиров. Запасы пороха почти истощились, а тот, что остался, окончательно промок. Тетивы у самострелов отсырели. Люди Нарваэса погибли почти все - слишком нагрузились они проклятым золотом. От тласкальского отряда осталось несколько десятков воинов. Погибли все пленные, включая сына и двух дочерей Мотекусумы. Как нам стало известно в последствии, около сотни испанцев сумели прорваться в Теночтитлан, где засели в одном из храмов. Трое суток они отбивали атаки ацтеков, потом, обезумев от голода, сдались. Все они, как, впрочем, и захваченные ранее, были принесены в жертву Уицилопочтли. Также, как и наши женщины, среди которых было пять испанок. В живых остались только донна Марина и донна Луиза, дочь старого Шикотенкатля, одного из вождей Тласкалы.