Корзина спелой вишни

— Это хорошо, когда зовут. Значит, любят. И ты, Амина, люби людей. В каждом человеке есть и хорошее и плохое. Надо уметь видеть хорошее, а плохого старайся не замечать. Ты была на молотьбе? Видела, как пыль да шелуху уносит ветер, а остается только чистое зерно? Так же и с человеком.

— Бабушка, а почему эта девочка Эхо не приходит со мной поиграть?

— Потому что она далеко, в самой глубине гор. И знаешь, внученька, если она не окликнет тебя, значит, тебе осталось жить всего несколько дней. Твое эхо умирает на неделю раньше тебя. Поэтому старые люди приходят сюда и окликают эхо.

— Бабушка, я не хочу, чтобы она умерла, — воскликнула Амина, испуганно всматриваясь в темноту, словно пытаясь увидеть эхо.

— Да не умрет она, еще долго-долго не умрет. Вот слышишь: Амина!

«Ами-на-а-а-а!» — тотчас откликнулось из глубины гор.

Горы в темноте — громадные, кажутся вдвое больше, чем днем. Скалы — словно какие-то чудовища. Деревья — будто скачущие всадники, а торчащие ветки — что обнаженные мечи. Темнота уже заполнила пещеры, залегла в пропастях, просочилась в ущелья. Дороги под ногами не видно, лишь по скрипу камней ее чувствуешь. Бабушка закидывает корзину за спину, застегивает ремешки на плечах, сбрасывает теплый платок, оставляя на голове только чохто, это чтобы лучше слышать, и, взяв за руку внучку, отправляется в дорогу.

Чтобы им не было страшно, она громко разговаривает, кричит и даже поет песни.

— Э-гей, ха-ха-ха!

«Э-гей, ха-ха-ха!» — тотчас откликается эхо. И звук гаснет постепенно, долго и медленно прощаясь с землей. Бабушка прислушивается к нему, а потом говорит:

— Ну вот, мы уже у Черных Балконов…

Несколько минут она идет тихо, крепко сжимая руку внучки, а потом неожиданно начинает песню. Песня эта вернее всего приведет домой. Невидимая дорога тянется по невидимой ниточке. Песня очеловечивает ночь, рождая эхо, спасительное эхо в черной глухоте ночи, ибо там, где дорога пологая, — и песня гладкая, а пойдут кочки да провалы — и песня спотыкается. Слушая отзвуки своего голоса, бабушка слушала бездну. Когда эхо казалось ей подозрительным, она замедляла шаг. А потом песня снова взвивалась над ее плетеной корзиной, над темнотой, над скалами и падала в пропасть, а поднимаясь оттуда, как бы предостерегала: «Будь осторожна».

— Я боюсь, бабушка, — прижималась к ней Амина.

— Не бойся, внученька. Здесь все так же, как было днем. Только при солнечном свете все выглядит светлым и ясным. А ночью и скалы и пропасти сливаются в одно целое. Но наши горы не опасны, если знаешь и любишь их. С тех пор как мои глаза перестали видеть, я песней прощупываю дорогу. Горы хорошо знают мою песню. Вай, доченька, когда я думаю, сколько я исходила по этим горам, сколько испытала горя, мне кажется, что я старше всех этих гор и выносливее этих скал. И скала бы не выдержала того, что я перенесла. Садись, отдохнем… Некуда нам с тобой спешить. Три войны я пережила, и все три сидят во мне, как невынутые пули. Они отняли у меня семь сыновей.

— А что такое война, бабушка?

— Война, — бабушка глубоко вздыхает. — Это когда одним людям становится тесно на своей земле и они убивают других, чтобы отнять у них землю. А те защищают ее. И мои сыновья защищали. Ни один не вернулся. Осталась я вдвоем с дочкой, твоей мамой.

— Бабушка, а бабушка, почему у всех девочек один папа и одна мама, а у меня два папы и две мамы?

— Ой, Амина моя! Как бы тебе это объяснить? Ударишь кулаком по шилу — самой больно. Ты еще маленькая, трудно тебе будет понять… Отец твой женился на другой женщине — и появилась у тебя вторая мать. Правда, не матерью она зовется, а мачехой. А мать и мачеха — это как две разные стороны одного листика; растение такое есть: одна сторона — мягкая, бархатистая, а другая — скользкая, холодная. Недаром его прозвали в народе «мать-и-мачеха». Если мачеха погладит по голове, по следу ее руки рано поседеют волосы. А родная мать и веткой колючки побьет, да все равно как маслом помажет. И твоя мама тоже вышла замуж за другого человека: это я заставила. Не хотелось мне, чтобы ты осталась одна, как палочка без ветвей, как ракушка на дне кувшина… Думала, будут у тебя братья и сестры, возродятся на земле мои семеро погибших сыновей. Потому что когда в роду некому давать имена погибших, нет горя страшнее этого. Так, Амина, у тебя появился второй отец. Дай аллах ему здоровья, он мне как сын, а тебе как отец. Но все-таки не отцом он зовется, а отчимом. Ведь корень твой в сердце родного отца. Это все равно что срубить дерево, а корень его оставить в земле, — и бабушка, вздохнув, погладила внучку по щеке. То ли влажной от росы была ее ладонь, то ли она вытерла ею слезы, только щека у Амины стала мокрой-мокрой.