Корзина спелой вишни

— Мало ли что называла, — с ударением на слове «называла» произнесла Хатимат. — Как известно, не тот отец, кто тебя породил, а тот, кто воспитал. Видишь, как он заботится о ней. Ты, Зайнаб, не имей привычки охаивать дерево, сначала разберись, что на нем растет — урюк или дикая груша.

Но разгоревшийся спор был прерван появлением пожилого человека с авоськой, в которой виднелась белая эмалированная кастрюля.

— Здравствуйте, здравствуйте, — сказал он, окидывая палату быстрым взглядом и задержав глаза на пустующей койке Лары. — Как вы себя чувствуете сегодня? О, да я вижу по вашим лицам, что превосходно. А где Ларочка? Она просила голубцы. Пока горячие, надо бы с ними расправиться…

И мужчина, освободив кастрюлю из сетей авоськи и поставив ее на тумбочку, отправился на поиски дочери.

— Был бы не родной, стал бы он так заботиться, как же, — пробурчала Зайнаб.

— И на яблоневый цвет ты скажешь, что это снег, — заметила Айшат. — Да что с тобой говорить?! Слепой не увидит траву на лугах, а глухой не услышит эхо. — И Айшат глубоко вздохнула.

Зайнаб уже хотела было возразить, как в палату вошел еще один мужчина. Этот ни с кем не поздоровался. Угрюмо глядя в пол, он быстро пересек палату и присел на койку Зайнаб.

Они зашептались. Амина уловила только отдельные обрывки разговора.

«Не приходили? Да нет. Передал, как велела… забегал в детский сад. Издалека видел…»

Зайнаб почему-то заплакала.

— Поправляйся, — сказал мужчина уже громко. — Вот я тебе клубники принес. — И он поставил на тумбочку стеклянную пол-литровую банку.

«У каждого своя беда, — подумала Амина, уже засыпая. — Видно, нет в этом мире совсем счастливых людей».

Голоса женщин отходили все дальше, дальше, вот уже они совсем в тумане, вот и слов не разобрать, только приглушенный ровный гул, словно это гудит море, Каспийское море, а она, Амина, лежит на жарком пляже. Сверху печет солнце, снизу — горячий песок. Надо бы встать, отойти, отползти в тень, да лень пошевелиться…

Амина не знает, долго ли она спала. А когда проснулась, был уже вечер и сразу ее глаза наткнулись на яркую электрическую лампу на потолке. Она вспомнила, что в больнице, что голодна, что вокруг те же самые женщины и те же больничные хабары. Ей захотелось снова зарыться, запрятаться в сон, но голод давал о себе знать. Теперь сквозь запах лекарств пробивался вкусный аромат хлеба и жареного лука. Амина привстала, огляделась по сторонам…

Это ее движение не ускользнуло от женщин. Казалось, они с нетерпением ждали, когда она наконец проснется.

— Ой, и долго же вы спали! — радостно воскликнула Патимат.

— И ужин ваш остыл, — добавила Асият.

Амина покосилась на свою тумбочку и увидела тарелку с гречневой кашей и котлетой с жареным луком. Наверное, этот запах и заставил ее проснуться. Она подложила под спину подушку, перекинула косу через плечо и с удовольствием принялась за еду.

— Кто бы мог подумать, что в больнице так вкусно готовят, — отметила она, с удовольствием отправляя в рот пропитавшуюся соусом аппетитную корочку хлеба.

— Это потому, что вы проголодались, — участливо заметила Асият. — А потом так надоест больничная еда. Вот у меня здесь оладьи с медом, горяченькие. Только что внучка принесла. — И Асият поставила ей на тумбочку тарелку с оладьями.

— А у меня молодая картошка. Правда, еще мелкая, — подхватила Хатимат и, нагнувшись, вытащила из тумбочки эмалированную кастрюльку.

— Хотите голубцов? — предложила и Лара.

— Спасибо, спасибо, — улыбнулась Амина, — я не отказываюсь, потому что очень голодная.

Всем понравилось, что Амина приняла их угощение и запросто, без всякого жеманства призналась, что голодна.

С этого момента она стала «своей».

Взяв полотенце, Амина вышла. А когда вернулась, все ахнули. В палату, где одуряюще пахло лекарствами, где убожество выцветших, застиранных халатов, голая белизна стен да однообразие железных коек кричало о болезнях, вдруг вошел человек из другого, из живого мира, в котором не было места страданию, где жила молодость, здоровье и красота.

Конечно, на Амине тот же больничный халат, но в глаза бросалась ее прическа, — высокая, пышно взбитая, словно Амина только что побывала в парикмахерской и спешила в театр или в гости. Необычным казалось и ее лицо, сияющее, гладкое и молодое. Светло-карие глаза смотрели открыто, весело. И только пристально приглядевшись, можно было заметить и болезненную бледность ее лица, и затаившуюся печаль в глазах.

— Ой, — пролепетала Хатимат. — Разве тебе место среди нас? Разве ты больная?

— Конечно, здоровая, — весело откликнулась Амина. — Меня положили на обследование. И вы все не такие уж больные. Поверьте моему свежему глазу.

Она сказала это так уверенно, что на многих лицах — и это не укрылось от ее взгляда — мгновенно вспыхнула надежда.