Корзина спелой вишни

…В Махачкалу мы опять вернулись затемно. На этот раз в доме у меня все было как нельзя лучше. Все мои четыре сына были дома, и телевизор наконец сломался. Мы поужинали по-людски… И я не могла наглядеться на моих внимательных и притихших мужчин.

Утром я шла в редакцию в самом лучшем настроении.

В приемной сразу же увидела нашу Абидат, а рядом с ней — крепкого смуглого человека лет сорока пяти.

По их сияющим лицам и даже по тому, как они сидели — не рядом, а через стул друг от друга, но все равно как бы слитые в одно целое, по взглядам, которыми они робко перебрасывались, я поняла, что этот мужчина и есть тот самый сердцеед, из-за которого наш журнал потерял своего лучшего сотрудника. Абидат встала, вспыхнула:

— Познакомьтесь. Это… это… мой муж.

Мужчина тоже поднялся. Виновато взглянул на Абидат. Одну руку почему-то он держал за спиной, а другую протянул мне. И мне ничего не оставалось, как пожать эту руку — руку молодожена-многоженца.

— А мы пришли пригласить наш журнал на свадьбу, — сказала Абидат и снова покраснела.

Мужчина протянул мне букет любимых колокольчиков.

— Спасибо, — в душе смягчилась я и робко спросила: — Так вы решили здесь остаться?

— Нет, нет! — в один голос воскликнули эти счастливчики. — Вот отгуляем свадьбу — и в аул.

И наша Абидат — наша гордость — ушла с мужем.

Уже в дверях он оглянулся и бросил на меня свой чистый и простодушный взгляд.

Мне надо было работать. Решать. Звонить. Выяснять. Убеждать. Нажимать. Требовать и просить.

Мне надо было писать.

Но я сидела за столом и думала: нет, не родился еще такой человек, который, не покривив душой, может сказать: «Я знаю жизнь». С первого дня и до гробовой доски она будет удивлять нас снова и снова…

ВОСЬМОЙ ПОНЕДЕЛЬНИК

Женщина осторожно и боязливо присаживается на краешек кресла и сидит, подавшись вперед, словно в любую секунду готова вскочить и уйти.

Так опускается на ветку птица, пуганая, стреляная, испившая до дна свою птичью долю, готовая взлететь при малейшем намеке на опасность.

— Меня зовут Амина, — наконец произносит она тихим голосом. — У меня к вам дело. Только вот не знаю, с чего начать…

Я молчу, еще не войдя в ритм трудового дня.

Хоть я и утверждаю сгоряча, что для меня самый тяжелый день воскресенье, но и понедельник обычно оказывается не легче.

Почему-то именно на этот день недели приходится наибольшее количество телефонных звонков. Звонят отовсюду: из обкома и горсовета, из клубов и театра, из типографии, из аулов… Звонят забытые тобой и забывшие тебя, но неожиданно всплывшие снова друзья…

О редакционной почте и говорить нечего: за два свободных дня она нарастает как снежный ком.

И, конечно же, именно в понедельник в редакции собирается больше всего посетителей.

Молчание затягивается.

И тогда я встаю из-за своего огромного стола, который всегда служит барьером между начальником и посетителем, и, обогнув его, сажусь напротив этой странной женщины. Чтобы не смущать ее, я не смотрю ей в лицо, а смотрю на ее руки — худые и бледные, они как-то безжизненно лежат на остро проступающих сквозь зеленую материю платья коленях.

— Я к вам как к председателю Комитета защиты мира, — наконец говорит женщина. — Хотела узнать, как в случае моей смерти передать кооперативную квартиру, вещи и деньги комитету… в пользу мира… не удивляйтесь, — она слабо вскидывает руку. — Я только что перенесла тяжелую операцию… А детей у меня нет. Вот я и решила… Может быть, со стороны это выглядит смешно или как-то… словно я хочу выделиться… Но на самом деле это не так, — женщина разволновалась, на щеках ее выступили кирпично-красные пятна.

— Что вы, что вы, — поспешила я на помощь. — У вас же все прошло благополучно. Да вы до ста лет доживете!

— Спасибо на добром слове, — слабо улыбнулась Амина. — Вы знаете, я не люблю говорить о болезнях. Но с вами мне почему-то хочется поделиться, рассказать все-все, с самого начала…

И Амина, облокотившись о спинку кресла, закрыла глаза, то ли отдыхая перед долгой дорогой обратно, в прошлое, то ли сосредоточиваясь на своих воспоминаниях.

АМИНА

Был тихий час, все больные спали. И потому никто не заметил, как медсестра ввела ее в палату и показала на свободную койку.

Первой проснулась Айшат и сразу увидела, что соседняя койка уже не пустует: на белой подушке змейкой лежала черная коса. И казалось, что эта змейка целится на тонкую белую руку, закинутую над головой. На среднем пальце, как пятнышко крови или как спелая ягода, алел камешек рубина.

Айшат приподнялась на локте: что-то эта новенькая больно маленькая, как девочка. Да нет, видно, коленки так подобрала…

— Хатимат, вай, Хатимат! — громким шепотом обратилась Айшат к своей соседке. — Ты проснулась?