Корзно

Виноват - к здухачу. Выдернул, выворачивая из рук умирающего, лежащую на земле "серебряную" бартку. Потряс ею над головой, отпрыгнул в сторону от очередной стрелы и, дико воя, врубил топориком в меня. Горизонтально на уровне пояса.

Поздно. Я уже на ноги поднялся.

Секирка-то лёгкая - блок опущенным левым "огрызком", широкий шаг навстречу и, подобно его удару, широко, горизонтально, слева направо. На уровне его шеи.

Он только отлетел. Зажимая рану. Начав захлёбываться. Собственной кровью.

Когда-то, не так давно - девять лет прошло, где-то, не так далеко - за Десной, так передо мной захлёбывалась кровью внучка хозяина людоловского хутора. Просто побежала, на мою косу налетела... Добрая девочка - она меня тогда пожалела. Советовала не сопротивляться, а то гречники бьют сильно. Одна беда: не там родилась, не у тех родителей, не те бабушка с дедушкой.

Так и этот: не у тех людей вырос, не те ценности воспринял, не на той стороне оказался.

"Кто к нам с мечом...". Или - с топором...

В этот момент на нас накатила волна бабья с детвой. Вопль метнувшегося ко мне подростка послужил боевым кличем. Народ здесь, как я уже говорил, привык отбиваться от степняков, от которых пощады...

"Танцуют - все". В смысле: драться лезут.

"А куряне - под трубами повиты, под шлемами взлелеяны, с конца копья вскормлены...".

С какого возраста "повиты" и "вскормлены" - понять трудно. В вопящей и кинувшейся на нас толпе были и дети. Оружия в этой ораве не было - палки, поленья, горшочки. Какая-то дура ухватила горящий светильник и метнула его в нас. Увы, при таком её замахе заправка выплеснулась на плошко-метательницу и соседку. Горящая заправка.

Я несколько ошалел от воплей и визгов, но Охрим своё дело знает. В набегающую толпу с вала ударили стрелы, а на самой площадке пятеро мечников просто принялись пластовать палашами мчащееся на них орущее мясо.

Какая-то баба с раззявленным до предела ртом, в сбившемся на сторону платке, кидается ко мне со вскинутым над головой коромыслом. Я отшатываюсь в сторону, наступаю на лежащего в лужи крови "печеночника", едва удерживаю равновесие. Коромысло врубается в землю на том месте, где я только что стоял. Следом падает голова в скособоченном платочке. А сверху, накрывая и коромысло, и отрубленную голову, валится брызжущее фонтаном крови, ещё дёргающее ногами, тело.

Секунд 6-8. Два-три удара мечника, две-три стрелы лучника. У Охрима ещё с Киева в команде некомплект - 3 и 3, а не 4 и 4, как было в начале. Результат: десятка полтора "попробовавших железа".

Собственно бой - кончился.

Пошло добивание. Орущие и воющие, упавшие и скорчившиеся мужики из "первой волны". Такие же, но ещё тянущиеся, стремящиеся ухватить, ударить, укусить нас бабы. Вопящие, плачущие, испуганные до истерики, до ступора на карачках, с прижиманием лица к коленям - лишь бы не видеть, или в бессмысленном дёргании за одежду своих матерей и отцов, или в беспорядочном, бесцельном беге, дети.

- Мама! Мама! Вставай!

У его мамы вдруг изо рта выплёскивает кровь. И ещё раз. И ещё.

Гридни пинают ногами раненых, вцепившихся в них детей. Многие из лежащих скалятся, ругаются. Как-то... не проявляют готовности к сотрудничеству. Какой-то придурок, полусогнутый, со вспоротым животом, тычет в моего гридня ножиком. Тот отшагивает в сторону, протыкает пытающуюся вцепиться в него женщину и, выдёргивая палаш из её тела, не прекращая движения, сносит удобно наклонённую голову чудаку с кишками наружу. Мальчонка лет десяти кидается к бойцу, визжит, пытается укусить. Прогрызть сквозь сапог. Боец, наклонив палаш остриём вниз, прикалывает "грызуна".

Вся часть площадки между валом с нашей стороны и идолами завалена шевелящимися людьми. В недавно белых, но уже густо промокших, залитых кровью, одеждах. Брызги крови, мозгов - везде. На земле, на одежде. И у меня на лице.

Круто я зашёл. Поразмялся.

Может, хватит? Разминку - закончить?

- Охрим! Языка!

Охрим хватает ребят за плечи, трясёт, толкает их в стороны. Молодёжь - вошли в боевой раж и не могут из него выйти. Опьянение кровью, опьянение смертью. Возможной - тебе, наступившей - от тебя.

Понимаю - сам такое проходил. Давно. Когда зарезал пленного прусса в Паучьей веси. Ощущение равенства Творцу. Необратимость действия. Изменение вечности. Он сотворил - я развалил. Как давно это было...

Гридни пинают, толкают, слегка подкалывают способных двигаться в сторону верхнего края площадки. Докалывая остальных.

А я подхожу к "додоле", к той девочке, с которой всё началось. В смысле: при виде удушения которой у меня сработали инстинкты взамен мозгов.

Она уже сидит. Едва её перестали держать, как она раздёрнула, ослабила ожерелье на своей шее. Успела отдышаться, но взгляд ещё бессмысленный, непонимающий.

- Живая, красавица? Сними эту гадость.

Протягиваю руку, чтобы стащить с неё это странное ожерелье с рыбьими позвонками. Она отшатывается, отрицательно трясёт головой, прижимает руками к груди.

- Не-не-не... Моё! Не трогай! Это приданое! Меня с ним Перун в жёны возьмёт!

Она вопит, пытается оторвать, оттолкнуть мои руки. Что-то сильно бьёт меня сзади в печень.