Кощеево седло

Жевал вяленое мясо, твёрдое, словно подошва половецкого сапога, глотал подслащённую мёдом воду – ходили впалые, поросшие щетиной щёки, прыгал на худом горле острый кадык. Поставил на грубо сколоченный из толстого горбыля стол чашу, утёр рукавом мокрые усы, глянул – тёмные круги вокруг запавших покраснелых глаз.

– Поспал бы часок, – сочувственно сказал Горяй. – Ведь свалишься по дороге с седла и замёрзнешь.

– Нельзя, – хрипло отверг Щербина, вставая. Шатнулся, но устоял на ногах, схватившись за угол стола. – Надо. Опоздать могу. А если опоздаю, всех наших в Киеве и Берестове побьют.

– Измена завелась? – жадно спросил Пластей, подавшись к Щербине всем телом. Тот глянул в ответ всё так же устало, качнул головой.

– Купчиха не выдержала, Исаачиха… – он крупно сглотнул. – Наместнику вержавскому рассказала обо всём… а после, как видно, поняла, что сына тем только погубила… повесилась.

Щербина криво усмехнулся. Братья, оцепенев, смотрели на него во все глаза.

– Ну? Готов конь?

– Готов, – Пластей вскочил с места первым. – Осёдлан уже.

– Вот и добро, – Щербина, чуть пошатываясь, тяжёлыми шагами вышел за дверь.

Несмеян несколько мгновений помолчал, прикусив нижнюю губу и глядя перед собой. Потом пробормотал:

– Так вот почему вы мне нисколько не удивились…

– Ну да, – процедил Пластей. – Понятно было, что кто-нибудь приедет, раз такое дело.

– Значит, купчиха, – задумчиво сказал, не слыша его, Несмеян. – Тогда мне тем более надо в Киев. Кто-то должен был остаться в живых и на воле…

Договорив, он вдруг повалился вниз лицом, и близнецы едва успели подхватить его под локти.

Переглянулись.

– Спит, – сказал Пластей уверенно.

–Давай-ка его на лавку…

Сквозь навалившуюся слабость и сон Несмеян слышал как его поднимают на ноги и укладывают на лавку, забрасывая сверху медвежьей шкурой. Он хотел сказать, чтобы его оставили, что ему надо ехать, но не смог выговорить ни единого слова, ни даже пошевелить рукой или ногой.

4

В Берестово Несмеян заезжать не стал. Если ему не приснилось, и призрак Вакула сказал правду, ему там делать нечего. А если это был всего лишь сон, то он узнает правду в Киеве.

Воротная стража – двое городовых воев – только проводили его взглядами. Расслабился Коснячок, – подумалось невольно. – У Бронибора небось, не посмотрели бы, что такому важному пленнику не удалось сбежать, всё равно трясли бы каждого въезжающего, пусть и одет не по-войски, в обычной сряде. А эти на него даже не посмотрели.

На киевских улицах было уже грязно, рыхлый подтаявший снег мешался с грязью. А у нас в Полоцке небось только ещё таять начало, – подумал Несмеян равнодушно, глядя как мальчишки пускают кораблики из сосновой коры в широкой грязной луже с обледенелыми комьями снега. Конское копыто хлюпнуло по воде рядом с одним из корабликов, волна отбросила его к краю лужи, парус из лоскутка некрашеного льна обвис на щегле, сделанной из лучинки. Ребятня завопила в спину Несмеяну что-то оскорбительное, но он даже не обернулся, хотя досадливо закусил губу: мальчишки – народ наблюдательный, могут и запомнить его. Именно поэтому и нельзя было оборачиваться.

На полоцкое подворье соваться тоже не стоило – понятно было, что если Коснячок и Тука схватили все концы, то и Бермята уцелеть не мог, а если и уцелел, то под стражей. А если, паче чаяния, его даже не тронули, так и тем более нельзя – к чему лишний раз внимание привлекать. Проще кого из мальчишек градских попросить приглядеть за подворьем – не может быть, чтобы у Всеславлих сторонников в городе не было детей. Поэтому Несмеян сразу же поворотил на Подол – проще было искать концы в святилище, у волхва Домагостя.