Кощеево седло

– На кого намекнул?! – тихим от сдержанной ярости голосом спросил Витко, видно уже не в первый раз, но тут из-за печки донёсся глухой всхлип, и все трое хозяев избы как-то вдруг обмякли, глядя в сторону, словно им было за что-то стыдно, а Несмеян кинул в запечек косой взгляд.

– Выходи, чего уж, – как-то сдавленно сказал Колюта, и из тёмного угла вышел, заплетая ногу за ногу, белоголовый худой мальчишка лет двенадцати. Кривич, – мгновенно понял Несмеян, глядя на него. Холоп, – была вторая мысль. С чего он это взял, гридень и сам не смог бы себе объяснить, а только видел – кривич. И холоп.

Белоголовый глядел исподлобья, хмуро и напряжённо, закусив губу, теребил пальцами подол рубахи, поджимал ноги, пряча под лавку драные лапти.

Молчал.

– Чего молчишь, Бусе? – Колюта кусал ус, сверлил мальчишку взглядом. Видать, не в первый уже раз спросил. Мальчишка вздрогнул, словно его ударили плетью.

– Чего молчу, чего молчу… – проворчал Бус дрожащим голосом, и вдруг сорвался, выкрикнул звонко. – Не я это, ясно! Не я!

Вскочил с лавки, заметался по жилу.

– Сядь! – голос Колюты навалился на него ледяной глыбой, прижал мальчишку обратно к лавке. – Кабы ты, я с тобой и говорить бы ни про что не стал! Убил бы враз! Дело говори, не сепети, не баба!

– Оставь мальчишку, – устало сказал Несмеян. – Не он это. Правду говорит малец… как тебя звать-то? Бус?

– Бус, – проговорил мальчишка и вдруг бурно разрыдался, крупно вздрагивая худеньким тело. – Не я это… не я… не я!

– Не ты, не ты, – успокаивающе сказал Несмеян, поворачиваясь к остальным. Сделал знак бровями, словно спрашивая, – что за мальчишка?

– Кривич… – нехотя ответил Колюта. – Помогал нам… князю Всеславу Брячиславичу прислуживал, сносились через него… кому и продать, как не ему?

Бус вновь вскинулся, пронзительным синим огнём полыхнули глаза, но Несмеян чуть качнул головой, и мальчишка притих, неотрывно глядя на рыжего гридня.

– Да успокойся ты, – сказал Несмеян калике всё так же устало. – Говорю тебе, не он это.

– Тебе-то откуда знать? – не стерпел, наконец, Колюта. – Или знаешь, кто продал?

– Знаю.

В княжьей гриднице тянуло холодом из отволочённых окон, дымно горело масло в светильниках и смола на жаграх, оседала копоть на тёсаных стенах. В сложенном из крупного дикого камня очаге обжаривалась свиная туша, румянилась кожа и жир капал на рдеющие угли, то и дело взвиваясь дымно-трескучими языками пламени.

Шумела за столом ближняя дружина, звенели у очага гусли, и молодой золотоволосы певец в добротной сряде (тёмно-красная, шитая серебром и голубым шёлком свита, в распахнутом вороте – рудо-жёлтая льняная рубаха с ярко-синей шерстяной вышивкой, сапоги зелёного сафьяна) пробовал голос:

– Ловко сработали, братие, – довольно сказал великий князь, сыто щурясь на пляшущий в очаге огонь. – Враз двумя головными болями меньше – и Всеслав в порубе ныне сидит, не в гостях, и недовольные – тоже в затворе. И навряд ли кто его теперь вызволить попробует…

– А всё одно – недоработали, – недовольно проворчал себе под нос Чудин – он сегодня впервой смог пошевелить правой рукой, которую распорол ножом полоцкий боярин Бермята. – Надо было, что и навовсе от той назолы избавиться…

– Думай, что говоришь-то, – твёрдо, но беззлобно отверг Изяслав Ярославич, вмиг поняв, про что говорит гридень. Стоило кому-нибудь из дружинных повести себя пооскорбительней, Всеслав мог и на меч броситься… долго ль кому махнуть клинком неосторожно… – От назолы мы тогда вряд ли бы избавились. Двое Всеславичей в Чернигове в полоне сидят, третий – в шелони живёт, у князя Зигмаса, да и в Полоцке, у Бранемиры ещё двое сыновей… опять воевать бы пришлось.

– Так воевали уж! – легкомысленно бросил кто-то.

– Угу, – кивнул, подсаживаясь к столу Тука, пошарил по скатерти несытым взглядом, ухватил с поливного блюда зажаренную гусиную ногу, оторвал зубами кусок и проговорил, жуя. – Воевали. Едва одолели всей силой Руси.

– Вот именно, – процедил великий князь, глядя, как Тука, проглотив мясо, запивает его пивом из каповой чаши. – А случись… то, про что ты, Чудище, сейчас говоришь… кто знает, что на то сказал бы… – он на мгновение замолк, словно не в силах выговорить имя, и, наконец, сказал, – …Святша.

Вои за столом примолкли на несколько мгновений. И то верно – тогда в Орше за малым дело стало, чтобы Святослав Ярославич меча против брата старшего не обнажил, когда понял, что клятву преступили. А тут, погибни полоцкий оборотень от киевских мечей – как бы Святослав против Киева не встал за Бранемиру и детей её. Тем более, что наследники Всеславли у него в руках.

– Но то, что недоработали, тут ты прав, брате, – непоследовательно сказал Тука, отбросив на блюдо оглоданную кость и залпом допив из чаши пиво. Холоп бесшумно подошёл к нему из-за спины и тут же наполнил чашу вновь. И продолжил, глядя в удивлённо расширенные глаза брата и князя. – Только в другом недоработали, не в том, про что ты говоришь. Не всех похватали. Как бы они опять…

– Брось, – усмехнулся Изяслав. – Кто там на воле-то остался, сколько их? Двое? Трое? Что они смогут-то?