Кошка и Токио

Я занимаю местечко недалеко от стойки, но лицом к окну – так, чтобы видеть ее отражение в стекле, не будучи замеченным. Она всегда приветливо мне улыбается. Иной раз спрашивает, как у меня дела. Но в последнее время я начинаю смущаться от того, что она меня узнает. Я все думаю, не вызовет ли у нее отвращение мысль о том, что я заезжаю сюда, только чтобы ее увидеть. У нее острые скулы и ямочки на щеках, когда она улыбается, – точно такие, как были у Соноко, моей племянницы. Соноко уже очень давно умерла, еще ребенком. Но мне приятно думать, что, если бы она все же выросла и ей было бы сейчас двадцать с небольшим, она была бы очень похожа на девушку, что здесь работает.

Я выпиваю кофе, съедаю половину порции оладий, и на прощанье она машет мне рукой. Я тоже машу в ответ. Потом сажусь обратно в свое такси и еду по более тихой сибуйской улочке прочь от питейных заведений. Наконец съезжаю к бордюру и принимаю еще две таблетки обезболивающего, после чего даю себе маленький перерыв на сон.

Передо мной большое вишневое дерево. Это единственное, что здесь цепляет взор. Просто ветвистая сакура – в точности как та, что росла в нашем старом саду. Та самая, под которой Итиро устраивал семейные представления ракуго, пока не начал напиваться до такой степени, что был уже не в состоянии рассказывать свои истории. Однажды мне пришлось силой заталкивать его в дом прямо на глазах Соноко и Риоко, и он со злости плюнул в меня и грязно выругался в мой адрес.

Дерево сейчас в полном цвету, и мне не оторвать глаз от необычной окраски его цветков – белых, с легким кроваво-красным отливом.

И вот лепестки медленно облетают с веток. Друг за другом они плавно падают на землю, точно белые платочки с пятнами крови. Я крепко зажмуриваюсь, а когда смотрю туда опять, на ветвях уже ни одного соцветия. И все, что передо мной осталось, – просто высохшее старое дерево с гниющими под ним блеклыми цветками.

На смартфоне моргает иконка голосовой почты. Номер токийский. Звонок поступил еще в начале вечера. Видимо, Вада или Ямадзаки звонили договориться насчет того, чтобы вместе поужинать. Касаюсь пальцем иконки и слушаю:

«Здравствуйте! Вам звонит сержант Фукуяма из полицейского управления Токио. Мне нужен Охаси Таро-сан. Ваш номер дали мне в таксомоторной компании. Сейчас я ухожу из управления, но если вы перезвоните мне по этому номеру и не сможете связаться, то завтра я обязательно вам перезвоню. Спасибо».

Конец сообщения.

Что бы это могло быть? Впрочем, сейчас я слишком устал, чтобы шевелить мозгами. Надо вернуться домой, принять душ и выспаться.

Дороги в этот час пусты, и я прибавляю газа, стремясь к западной оконечности города. Длинный ряд желтых уличных фонарей стремительно проносится мимо. Вдалеке один из них моргает, и по мере приближения к нему у меня начинают слезиться глаза. Я пытаюсь проморгаться, тру веки, но свет от этого не перестает мигать. И он раздражает, отвлекает. Возможно, там надо просто вставить новую лампочку. Я снова потираю глаза – и вдруг замечаю мимолетное движение. Маленькая фигурка выскакивает на дорогу и замирает прямо перед авто. Ее глаза вспыхивают в ярких лучах дальнего света, как будто повисая в воздухе, словно призрачный лик из потустороннего мира. Кошка не двигается с места – и у меня нет времени остановиться. Но почему она застыла как вкопанная? Я с силой торможу, но все равно не успеваю: я вот-вот ее собью. Я не хочу этого делать, не хочу отнимать чью-то жизнь! И потому резко выкручиваю руль. Кошка стоит неподвижно, а у меня заблокировались колеса. Шины отчаянно визжат, и, отвернув от кошки, я лечу прямиком в припаркованное авто. Машина все ближе и ближе, но мне не остановиться – и ничего уже не изменить. Молоко в холодильнике скиснет, а мусор я так и не вынес. Они позвонят в Нью-Йорк Риоко, сообщат ей о случившемся. И я не смогу пойти с Вадой и Ямадзаки поесть хваленые окономияки… Но, может, это все и к лучшему? И я наконец смогу снова увидеться с ней…

Затем треск, скрежет, звон бьющегося стекла. В голове боль – я ударяюсь носом о расширяющийся белый шар, что расцветает у меня на руле. И слышу жуткий хруст сминаемого, рвущегося, корежащегося металла… и… и… Больше ничего: лишь тишина и густой туман. И острая, раздирающая боль в ноге…

– Эй, вы как там?

Я пытаюсь поднять голову от руля, и взгляд останавливается на моих белых водительских перчатках. На тыльной стороне одной из них – большое круглое красное пятно, очень напоминающее хиномару[62]. И единственное, о чем я сейчас способен думать, – это то, что перчатки безнадежно испорчены и теперь мне придется покупать новые. Телефон, разбитый вдрызг, валяется на соседнем сиденье.

– Вы в порядке?