Кошка и Токио

– Ничего страшного, сэр. Это бывает. Не стоит извиняться. – Я ободряюще улыбаюсь ему, видя, как ниточка липкой слюны тянется от его рта к краю бумажного пакета. Я передаю назад бумажные платочки, которые всегда имеются у меня в кармашке на дверце как раз для таких ситуаций.

– Благодарю вас! – Он утирает лицо.

– Все в порядке? Можно ехать дальше? – спрашиваю я.

– Думаю, да. Только можно немножко помедленнее?

– Разумеется. Вам нравится Кэт Стивенс?

– Очень.

И я включаю CD-плеер.

Ночами по городу катаешься как по маслу. Днем кругом пробки, все едут бампер к бамперу. А вот ночами, когда дороги пустеют, мое такси плавно и беспрепятственно порхает по городу от одного клиента к другому. Проезжая по ровному бетонному покрытию[53], шины тихонько поют свою песню. Как будто весь город держится на шарикоподшипниках и крутится вокруг меня, а я, будучи его центральной осью, удерживаю все это в целостности. Мне нравится такое ощущение! Это очень похоже на то, что я частенько представляю перед сном – причем еще с самого детства. Мой футон как будто превращается в ковер-самолет, и, лежа на нем, я могу летать по улицам города. Прохожие смотрят на меня, летящего, и показывают пальцем. И иногда я к ним спускаюсь поболтать.

Я принимаю еще одну таблетку, поскольку в пояснице снова начинает пульсировать боль. Потом подъезжаю к стоянке такси, чтобы выпить кофе. Возле автомата уже болтаются, покуривая, Вада с Ямадзаки. Вада как будто еще сильнее прибавил в весе, а Ямадзаки сделался еще тоньше. С расстояния они смотрятся как два забавных персонажа из диснеевского мультика про льва, который мы смотрели с Риоко, когда она была маленькой. Как же их там звали? Один, помнится, был кабан-бородавочник, а другой – вечно остроумничающая крыса.

– Ух ты! Неужто Таро-сан? Ну что, как поживаешь?

– Неплохо, Ямадзаки-сан. А ты?

– Да вот работаю как вол. Но вообще не жалуюсь.

Я отправляю в автомат сто двадцать иен и получаю холодную банку черного кофе. С силой тяну за «язычок», чтобы открыть, и наконец вздыхаю с облегчением.

– Что, Таро-сан, сигаретку? – встряхивает он пачку в своей пухлой руке.

– Arigato[54], я твой должник.

Я беру одну сигарету, и Ямадзаки уже протягивает ко мне щуплую руку, щелкая зажигалкой:

– Не бери в голову! Ты всегда угощаешь Ваду сигаретами. Бессовестный попрошайка! – Ямадзаки ехидно улыбается, приоткрывая пожелтевшие зубы.

Вада глядит обиженно.

– Кстати, о попрошайках. Как там твой сынок, Ямадзаки? – справляется он, лукаво подмигивая.

– Ох, лучше не начинай! Хватит того, что мне жена дома плешь проедает. Еще не хватало, чтобы ты тоже об этом напоминал! Если честно, я даже рад, что из-за работы целыми днями не бываю дома – только бы подальше от семейки!

– А как твоя семья, Таро-сан? – поворачивается ко мне Вада.

Ямадзаки делает страшные глаза. Я отворачиваюсь, прикидываясь, будто просто хочу выдохнуть дым в другую сторону. Мне не хочется ставить Ваду в неловкое положение. Возможно, он ничего не слышал насчет моей жены. Так что я поскорее сменяю тему:

– Кто-нибудь знает, как сыграли Giants[55]?

– Думаешь, у нас есть время следить за бейсболом? – фыркает Ямадзаки, однако чувствуется, он тоже рад, что разговор перевели на другое.

– Я даже не хочу знать, какое сейчас время года! Наш Carp[56] только вгоняет меня в уныние. – Вада родом из Хиросимы и очень этим гордится. – Слушай, Таро-сан, а отчего бы тебе как-нибудь не пропустить с нами по стаканчику?

– Ну, даже не знаю…

– Присоединяйся! Будет весело, – обещает Ямадзаки.

– Я знаю классное местечко, где делают отличные окономияки[57]. Моих друзей заведение, – предлагает Вада.

– Послушай, Вада! – заявляет Ямадзаки. – Таро-сан – коренной токиец. Он привык к изысканности. Думаешь, ему захочется есть эту деревенскую фигню?

Вада в ответ шутливо дает приятелю подзатыльник, и мы дружно смеемся. Некоторое время курим и болтаем о том о сем, ребята записывают номер моего сотового, чтобы договориться как-нибудь вскоре посидеть вместе за выпивкой. Затем повисает неловкое молчание: каждый вынужден признать, что, сколько бы ему ни хотелось стоять тут, пить кофе и курить, время – деньги. Я отчаливаю первым. Толстяк Вада, как и всегда, любезно забирает у меня пустую банку. Я на прощание низко киваю друзьям и возвращаюсь к своей машине. Уже отъезжая, замечаю, что они закуривают еще по одной. Меня даже смех разбирает! Когда эта парочка успевает работать?

Уже опускаются сумерки, и беззвездное небо над головой медленно накрывает мраком неоновое разноцветье города. Светящиеся дороги сходятся и расходятся, изгибаются, свиваются в развязки, петляют по мостам и путепроводам, ныряют в тоннели. Все кругом пересекается и переплетается, точно толстые белые нити лапши в миске с удоном. И по мере наступления вечера город начинает покрываться пóтом и скверно пахнуть.