– Вторая причина, что мы сами заточили чьи-то души в какие-нибудь жуткие оболочки из мёртвой плоти, камня, железа и так далее. Заточили, заставили работать на себя, и их души страдают, – продолжал начитанный голем. – В таком случае их надлежит освободить, а нас, соответственно, покарать. Но где ты тут видел пленённые души? А? Их тут нет. Ни единой, самой завалящей душоночки!
– Вот мы и спраш-ш-иваем, – прошипел располовиненный голем-змей, – что вы забыли здесь, господа стражи Смерти? Это раньше, до всяких конвенций, ты, Инон, мог убить нас просто за то, что мы мерзкая нежить. А теперь – нет. Другие времена.
– Вы – по-прежнему убийцы. А Веиндору неугодно, чтобы существа лишали друг друга жизни, – сквозь зубы процедил Инон.
– И что же, он посылает к каждому из убийц по своему жрецу? Ничего себе! Так раздуть штат. Не прокормишь! – хихикнул позолоченный.
– Он посылает своих жрецов к тем, чьи злодеяния переполнили чашу его терпения. А вы считаете своих жертв тысячами, – ответил Инон.
– Как и множество других обитателей нашего мира. Хочешь, дадим тебе списочек посмотреть? Так почему же из всех ты почтил своим высоким вниманием именно нас? Детские травмы дают о себе знать?
Инон сделал несколько глубоких вдохов.
– О! Знаю, он сейчас обвинит нас в том, что мы надругались над трупами своих жертв, – пробухтел змей; он приподнялся на руках, угнездив обломок позвоночника в чёрном меху.
– А мы покажем ему, как некий король южных земель съел семью своего брата, а некая королева северных, истребив аборигенов Ледяных лесов, приказала набить их шерстью подушки для сотни своих фрейлин. Пусть полюбуется!
– Вот мы и спрашиваем, Инон, – почему мы? Молчишь? Ну да ладно, спишем этот случай на простую случайность. Так совпало. Но странное дело, мой адвокат собрал статистику по вашим предыдущим миссиям. И знаешь, что выяснилось? Целью всех ваших карательных акций была «мерзкая нежить»! Одни сплошные мертвяки! Поголовно! Ни одного дышащего, гадящего и потеющего. А это дис… диск… дискриминация! Нехорошо получается, Инон. Невозможно усидеть на двух стульях – служить беспристрастному богу и быть пристрастным. Так что поставят вас, ребята, коленями на мышиные косточки, да лет так на полтораста! – заключил скелет.
– Это не вам решать, – подал голос глашатай. – Идёмте, Инон. Нас ждут. Мои люди позаботятся о ваших подчинённых.
– Это безумие! – воскликнул Инон, но приказу повиновался.
– Вам ли говорить об этом? – с укором спросил глашатай, но спутник пропустил его замечание мимо ушей.
– Не понимаю, как его жалоба вообще оказалась на столе Совета? Кому пришло в голову внести её обсуждение в протокол?
– Советнику ан Камиан.
– Кому? – поперхнулся Инон.
– Госпоже советнику Талии Аэлле ан Камиан, – глухо повторил глашатай. – Я уверен, она отлично на этом заработала. Деловой хватки ей не занимать.
– Как же… как же всё это… может быть? – проговорил Инон; от нереалистичности происходящего у него закружилась голова.
– Формально она следует букве закона. Всё в рамках «Конвенции о правах мёртвых и бестелесных», которую вы с ней так горячо отстаивали. И брать анонимные пожертвования теперь тоже не запрещено. Нам остаётся только смириться. Как и с бесчисленными комитетами и комиссиями, с бесконечными согласованиями, запросами, разрешениями, отчётами и счетами. С тем, что мы тонем в исках. С тем, что каждый упырь теперь имеет право голоса. И так пребудет вовеки, – обречённо махнул рукой глашатай.
– Не пребудет! – поймав его запястье, сквозь зубы процедил Инон.
И проснулся.
Рубашка его промокла от пота. Инон лежал на диване, в закутке стеклянного куба, в подвале Талии ан Камиан. Он держал за горло деревянную гадючку, поддерживавшую вместе с тремя товарками плоскую вазу с приторно-розовыми кактусами. Сдержав тошноту, Инон сдавил пальцы ещё сильнее, и прочное лакированное дерево с треском переломилось. Ваза завалилась на бок, и кактусы стали походить на какое-то чудовищное колючее вымя. Брезгливо отдёрнув руку, Инон сел. Взгляд его обежал комнату.
Инону чудилось, что сон всё ещё не закончился. Реальное смешалось с нереальным, словно кто-то тщательно собрал клочки его кошмара и развесил их по комнате, как неряшливая девица сохнущее бельё. Эти отвратительные кактусы… приклеенные к стенам рогатые жуки, овальная кровать, отделанная по бокам металлом под чешую, застланная алым шёлковым бельём и оттого похожая на полувыпотрошенную рыбину. Прямо в этой разверстой ране свернулся клубком Энаор. Кое-где к его косматой шерсти пристала глина и сухая трава. Над головой кота покачивались светильники, свитые из розовато-жёлтых кольчатых трубок – они напоминали клубки кишок… с которыми, как говорили, Энаор так любил играть в детстве.