Кошка, которая умела плакать. Книга 1

Зрительный зал погрузился во тьму. Ирсон Тримм поёрзал в кресле, устраиваясь поудобнее. С высоты его «режиссёрской ложи» овал сцены казался старинным серебряным блюдом, застланным по центру салфеткой из тёмно-серого элиданского кружева. Строгий, лаконичный узор, сплетённый из дуг и тонких, похожих на лезвия, стрелок, навевал мысли о паутине в углах древних склепов. Декорации отменно создавали настроение. Они изображали часть Серебряной площади города Бриаэллара. Слева, изваянная из дымчатого стекла и тусклого металла, холодно поблескивала статуя Веиндора Милосердного в облике призрачного дракона. Справа уходили во тьму кулис ступени его же храма, по традиции сложенные из могильных плит. На них уже расположились актрисы: Талия Мурр ан Камиан – рыжая звезда чердаков и подвалов (проездом из Бездны) – в роли Воинствующей Справедливости и скромная дебютантка по имени Твана Анот, представляющая очередную жертву жестокосердия слуг Милосердного (на элиданской границе у неё конфисковали брошь с душой любимой маменьки). Вокруг них, как мышки-вафи, подбирающие крошки после поминальной трапезы, сновали зрители. Некоторые заговаривали с Талией, но она только отмахивалась. Ей было не до того – спектакль вот-вот должен был начаться.

– А вот и наша прима-балерина, – завидев Инона, буркнул Ирсон.

Этот жрец выводил его из себя. Поначалу Инмелион вёл себя на удивление прилично – видимо, маневр с перекраиванием тела налара произвёл на него должный эффект. Он был суховато вежлив, очень внимателен и даже не заикался о том, что намерен украсть у Талии и Ирсона их приключение. Казалось, что он раскаивается в своей ксенофобской вспышке и хочет загладить вину. Но потом… потом мудрый, благовоспитанный, добродетельный и отважный жрец Милосердного наглядно продемонстрировал, что помимо достоинств, присущих его расе, он обладает и всем букетом её недостатков.

Идея спровоцировать веиндороненавистников нравилась Инону только до тех пор, пока он не понял, что одна из ролей в представлении отведена ему самому. Жрец поджал губы и заявил, что не намерен ломать комедию.

– Почему же комедию? – пытаясь перевести всё в шутку, спросил Ирсон. – Мы же, вроде, трагедию решили ставить?

Но жрец остался непрошибаемо серьёзен. Со спокойствием матёрого воспитателя детсада он принялся втолковывать танаю, что существа разных рас имеют разные представления о достойном и недостойном поведении и долг наш, как добрых наэйрианцев, уважать чужие ценности и не пытаться склонить ближнего к тому, что он считает неподходящим для себя любимого.

В самой этой проповеди не было ничего крамольного. Ирсон был готов и «уважать», и «не пытаться», только вот… только вот готов ли был сам Инон? Как и любой танай, Ирсон обладал абсолютным слухом на чужие эмоции. И в голосе жреца ему всё отчётливее слышались презрение, высокомерие, нетерпимость. Особенно когда, приведя самого себя в качестве образца толерантности, Инон принялся в красках описывать «скверные манеры госпожи ан Камиан», которые он безмолвно сносит вот уже который год. «Однако всему есть предел. Одно дело – сходить в цирк, и совсем другое – самому рядиться в клоунский наряд. Это, простите, уже слишком!» – «пошутил» жрец.

Ирсон скрипнул зубами, но на лице Талии не дрогнул и мускул.

– Зачем же так грубить господину Тримму? – пропела она, безропотно проглотив свою половину оскорбления.

– Увы, Талия, я не знаю, как иначе донести до нашего друга, что на мой элиданский вкус его предложение отдаёт…

– Оно отдаёт горечью, которую чувствует каждое ст о ящее существо, когда, во имя высшей цели, ему приходится смирить свою гордость, – тихо и серьёзно сказала Талия.

Разговаривая со жрецом, нахальная ан Камианка становилась предельно корректной и пронзительно кроткой. Она терпеливо сносила упрёки, всеми силами пытаясь вернуть разговор в конструктивное русло. Эта самоотверженная преданность делу трогала Ирсона до глубины души. Реакция же милосердника была прямо противоположной. Чем скромнее вела себя Талия, тем больше распалялся жрец. Он словно жаждал вывести её на чистую воду, продемонстрировать, что она отнюдь не такова, каковой хочет казаться. На языке у Ирсона вертелось столько ядовитых слов, что, вынужденный прикусить его, он почувствовал себя отравленным.

Однако самоуничижительная тактика Талии снова принесла плоды. Жрец покорился судьбе и, так сказать, разрисовав лицо и приделав к туфлям помпоны, вышел на арену.

Сейчас они с Талией показательно собачились, буравя друг друга взглядами под статуей Веиндора, на глазах у целой толпы бриаэлларцев. А Ирсон, сидя в гостях у ан Камианки и наблюдая за всем этим через зачарованную крышку стола, немного завидовал, что Талии представилась возможность выпустить пар таким безопасным способом.