Кошка Зимы

Сказать ему что-то было бы для меня уже перебором. Поэтому я просто потянулась к его рту, практически заползая на этого слоняру. И Зима встретил меня на полпути, рванувшись навстречу так резко, что первый контакт был вспышкой боли.

Глава 32

Ну что за баба, а! Погибель, мука мученическая и сладость запредельная. То в прорубь с ней и камнем на дно, то вмиг в пламя адово, в котором вечно горел бы и еще жару добавить выпрашивал.

– Прости! – выдохнул рвано, поймав вкус соли от поцелуя, одновременно загребая Варьку прямо всю и затягивая окончательно на себя.

Она проехалась животом по моему гудящему, что то пламя от газового резака, стояку, и я дернулся, инстинктивно вскидывая бедра. От этого наши рты снова столкнулись-врезались и соленого стало больше.

– Прости-прости! – захрипел я. Да что ж за варвар неуклюжий! Все калечу ее, мелкую, хрупкую…

– Заткнись! – выдохнула Варька в мои губы, вгоняя ногти в кожу головы, нисколько не жалея и даже подтягиваясь еще выше и пытая мой готовый спустить член новым давлением и трением.

Моя кошка бешеная сама впилась в мой рот, нагло, пользуясь тем, что сверху, требуя отдать ей всю инициативу. Сучка, как же ты целуешься, душу из меня заживо пьешь, до дна сушишь! Всего сразу расшатывает, не тебя хватаю, жму, а держусь, чтобы не унесло хер знает куда, в какую бездну, безвозвратно. И не бездны этой я боюсь, а что, пока валиться туда буду, ты исчезнешь. За мной туда не упадешь. Это я ведь уже все, пропащий. Ты меня собой убьешь, похоронишь и дальше пойдешь. Но пох*й. Убивай.

Я замычал, загребая пух лебяжий волос ее, потянул за них, отрывая от своего рта, схлопотав за это новые сладко-острые уколы когтей кошачьих на голове и шее. Шипя от боли-ласки, набросился жадно на ее горло, ключицы, вылизывая, кусая и снова облизывая. Стиснул второй лапой ягодицу, удерживая ее намертво прижатой к себе, целовал-нажирался досыта. Ни хера! Моя похоть к Варьке что бездонная яма-утроба. Чем больше кормишь-закидываешь туда ее вкуса, стонов, дрожи, тем голодней она, сука, ревет. Мочи не было уже одними поцелуями обходиться. Согнул колени, толкнулся бедрами, проезжаясь членом, зажатым между нами, раз, и еще. Головка, из которой уже ручьем течет, где-то у ее пупка, об основание трется ее жаришка мокрая насквозь. Глаза зажмурил до искр, чтобы не кончить. Сдал по максимуму назад и снова зубами заскрипел, когда уткнулся точно куда надо. Шелково, мягко, сладко, а мне это что пытка адова. Потому что чуть вперед – и все, в ней.

Потянул снова Варьку за копну ее кучерявую, в лицо заглянул. Глаза прикрыты, пьяные-пьяные. Губы распахнуты в жадном ожидании, жрать их мне – вовек не нажраться. Дышит часто, со стонами и тихими всхлипами, будто вот-вот – и заплачет, прося о новом поцелуе. А ведь знаю уже ее. Она скорее укусит, ногтями полоснет, чем заплачет-попросит. Тащусь от нее, сил нет как!

– Да? Варьк, да? – прохрипел, понимая, что хоть что она ответь, мне уже п*здец.

«Да» скажет – и меня по ней, первый раз согласной добровольно, размажет окончательно. Собирать будет потом нечего. А если «нет»… уже ведь не остановлюсь. Я ведь не сбрехал ей. Мне тормозить уже нечем было и до того, как сама дотронулась. А уж после первого же поцелуя все к *беням сгорело. И тормоза, и предохранители и, сука, совесть любая с понятиями человеческими. Подомну, оттрахаю все равно. Назад дороги нет. Во всех смыслах. Ведь последней капли мозгов хватает на понять: на этот раз прощения от Варьки не будет. Его у меня и так-то, по сути, нет, но теперь… Да только ни хера это не меняет. Скажи «да», кошка проклятая! «Да», овечка ты моя любимая! Ну!

– Защита… есть у тебя? – так же хрипло, как у меня.

Да, да, бл*дь, да! И раньше, чем ответил, уже вперед, в нее. Сука-а-а-а-а-а! Хорошо-то как!

– Я вытащу… клянусь… – И под ее «а-а-ах!» без остановки по самый корень. Так, чтобы уже глубже и не залезть. Так, что в прогибе аж мышцы поясницы и задницы свело. Так, чтобы у Варьки и колени от кровати оторвались.

– Тише, зверюга бешеная! – А саму прогнуло навстречу, и сразу в стон протяжный, что мне по-живому, по всем нервам разом, как и ее жаром, теснотой. Жмет внутри, что в кулаке, да только сроду свой кулак тебе такого кайфа не даст. – Тише! Сама хочу!