Косиног. История о колдовстве

В конце июля, в разгаре летней жары, Уоллес, радуясь случаю спрятаться от палящего солнца, сидел в кабинете лорда Мэнсфилда. Сидевший напротив мировой судья Уотсон помахивал небольшим веером, овевая пухлые, сплошь усеянные бисером пота щеки.

– И вырастить кукурузу Абита не сможет никак? – спросил лорд Мэнсфилд из-за письменного стола.

– Никак, – без колебаний ответил Уоллес. – Я только на прошлой неделе проезжал мимо. Как вам прекрасно известно, дождями погода нас нынешним летом не баловала. Большую часть ее посевов иссушила жара. Пусть даже завтра начнутся дожди и к осени кое-что вызреет, этого, уверяю вас, на уплату долга не хватит.

Лорд Мэнсфилд с заметным облегчением на лице развалился в кресле.

– Похоже, Господь милосердный одобряет поступки этой женщины не более нашего.

Уоллесу вспомнилось, как она выглядела, трудившаяся под жарким солнцем: мокра от пота, спутанные, слипшиеся волосы лезут в глаза, из одежды на теле только засаленная блуза да юбка, ни башмаков, ни чепца, ноги черны от грязи…

– Вид у нее – краше в гроб кладут, – сообщил Уоллес. – Полуголодная, отощавшая, вот такие круги под глазами… Взяла на себя слишком много, вот и надорвалась. Любому человеку в здравом уме с первого взгляда видно, что дело там гиблое, но, боюсь, саму ее разум уже оставил. Я видел, она поливать кукурузу пытается, по ведерку за раз.

Его собеседники ошарашенно переглянулись.

– Бедное создание. Похоже, она действительно повредилась умом, – сказал лорд Мэнсфилд.

– И даже в церковь уже которое воскресенье носа не кажет.

– Что? – ахнул судья Уотсон. – Это кто ж ей такое позволил?

– Преподобный Картер. Пожалел ее и освободил от посещения воскресных служб по причине житейских невзгод.

– Жалости в этом человеке не найти ни на грош, – сказал судья. – Ручаюсь, это он в пику нам.

– А я вам вот что скажу: ни его, ни ее поступков в деревне не одобряют. Боятся, как бы Господь при виде этакой ереси не отвернулся от нас. Среди саттонцев есть те, кто преподобным давно уже недоволен. Поговаривали даже об изгнании его из деревни.

– Лично я с удовольствием бы на это полюбовался, – заметил судья.

– Ну что ж, – подытожил лорд Мэнсфилд, – очевидно, о преподобном и этой Абите Уильямс нам больше тревожиться ни к чему. Теперь дело проще простого: поскольку выплатить долга Абита очевидно не сможет, нам остается лишь подождать. Давай же так и поступим, а срок нашего с тобой уговора продлим. К концу октября передашь мне купчую на земли Эдварда, и все выйдет в точности как мы договаривались изначально. Что скажешь?

Уоллес не сразу нашелся с ответом.

– Скажу… Скажу: благослови вас Бог, сэр. Благослови вас Бог.

Лорд Мэнсфилд протянул Уоллесу руку, и оба скрепили уговор крепким, сердечным рукопожатием.

Косуля спрыгнула вниз, в распадок, и помчалась прочь, спеша выбраться из низины прежде преследователей и знать не зная о том, что путь ей уже перекрыт. Заметив троих волков, бегущих наперерез, она взбрыкнула, развернулась, прянула вверх, на откос, но оступилась и рухнула на колени. Не успела косуля вскочить, как подоспевший Отец сломал ей шею сильным ударом в висок.

Окружив добычу кольцом, волки с утробным рыком защелкали зубами, принялись рвать косулю на части, затеяли свару из-за самых лакомых кусков.

Отец шагнул к ним. Волки, рыча, скаля обагренные кровью клыки, подались назад. По локоть запустив руку в разорванное подбрюшье косули, Отец начал ощупью искать, что хотел, без чего не мог обойтись. Наконец он вырвал из груди жертвы сердце, поднял его над головой и выжал теплую кровь в разинутый рот.

После этого Отец отступил от добычи, позволяя волкам продолжать пир, сел, прислонился спиной к стволу дерева, полной грудью вдохнул запах крови и парного мяса пожираемой волками косули. Оставалось только прикрыть глаза и подождать, пока кровь не прогонит прочь тени и боль. Действительно, кровь снова на время подействовала, и Отец снова, пусть ненадолго, почувствовал себя исцеленным, самим собой. Перед мысленным взором его возник образ первозданного леса. Вокруг самозабвенно резвились лесные звери и дикий люд, в воздухе веяло едва уловимыми ароматами медоносных цветов. Слегка улыбнувшись, Отец кивнул… но вот сбоку, различимое только краешком глаза, мелькнуло, закопошилось черное пятнышко, еще одно, и еще. Пауки снова сползались к нему, а с пауками возвращалась и боль.

– Нет! – вскричал Отец, открывая глаза.

Волки уставились на него, беспокойно переминаясь с лапы на лапу.

– Давно ли? – спросил он волков. – Давно ли мы вместе рыщем по лесу, охотимся, убиваем, пьем кровь добычи?

Ответить волки не могли, и, разумеется, не ответили – только смотрели на Отца, не отводя взглядов.

Между тем, Отец точно помнил, что со стаей встретился в полнолуние, а сейчас луна снова сделалась почти полной.

«Стало быть, месяц прошел, а пауки все никак от меня не отвяжутся».

Тут его вновь одолел приступ боли, все то же чувство ущербности, разорванности напополам. Поморщившись, Отец поднялся, стиснул виски ладонями и нетвердым шагом, нога за ногу, двинулся через лес, куда глаза глядят.