Космофлот: Война и миры (СИ)

И главным номером этой программы был космический флот, уверенно и гордо плывущий над сказочным миром. Величественные ударные линкоры и баттлшипы. Хищные обводы фрегатов огневой поддержки и подавления. Авианосцы, похожие на летающие космические города неведомой цивилизации. Сверкающие огнями, отфыркивающиеся маневровыми, благосклонно принимающие внимание снующих вокруг них ботов технических служб. Стволы главных и вспомогательных калибров, ракетные установки, пусковые шахты. И росчерки маршевых выхлопов стремительных истребителей, что в красивом ровном строе облетали эскадру.

— Первый раз, да, — тихо не то спросил, не то констатировал Олег рядом. — Понимаю. Нам тут маневрировать часа два или больше: орбита, брат, это не поле. Так что наслаждайся. А я, пожалуй, в инфор повтыкаю.

Вацлав оглянулся на попутчика, но тот уже «втыкал в инфор»: глаза блуждали, рассматривая что-то, невидимое другим, зрачки светились красным: так это выглядит со стороны, когда лазеры инфора через хрусталики глаз рисуют виртуальную реальность прямо на сетчатку.

Тогда Вацлав снова уставился в иллюминатор, и с удивлением поймал себя на странной мысли: сейчас он больше не воспринимал себя самого, как отдельного человека, заблудившегося фермера. Удивительное дело: сейчас он вдруг осознал, что мыслит себя частичкой чего-то большого, всеобщего. Чего-то великого, как сам космос! Даже не крохотной частичкой, подхваченной Великой Силой, что вознесла человечество из каменных пещер в космические просторы, но частичкой этой самой Силы. Частью некоего великого порыва самой души человечества. Того порыва, того движения умов и сердец, которым человечество взяло в руки контроль над великими природными стихиями, взяло решительно и твёрдо, взяло — и шагнуло к звёздам!

И вот этот разговорчивый тип, Олег, что сидит рядом с ним, и с довольным видом «втыкает» в свой инфор — он тоже часть великой Силы. И все эти мужчины и женщины, что летят сейчас с ним в одном шаттле. И ещё больше таких же — обычных, простых людей, там — на кораблях флота. Пока философы, сидя в уютных креслах, рассуждают об идеалах, о высокой жертвенной любви, как высшем предназначении человека, все эти люди здесь вот так обыденно и просто заслонили собой хрупкий мир обжитых планет от алиенов — космических завоевателей и убийц. У этих военных людей нет личного времени — отсутствует, как понятие. Есть только время, свободное от боевого дежурства. Нет личных вещей. Есть тревожный вещмешок со сменой белья и средствами личной гигиены. Для них нет понятия «мирная жизнь». Есть понятия «нормальный уровень боеготовности», и есть «повышенная боеготовность». Такая вот обычная вещь — военная служба. Такая вот прикладная практическая философия возвышенной жертвенной любви. И теперь всё это — и его, Вацлава, жизнь.

Вчерашний фермер смотрел на корабли четвёртой ударной эскадры, и с каким-то особым умилением удивлялся, как легко и незаметно изменило его мировосприятие приобщение к обряду помочиться на автобусное колесо! Смотрел, и думал, что Олег прав: Традиция — это нечто, что больше любого из нас, это Сила! И никакая тут не заумная философия, а самая что ни на есть обычная правда жизни.

А ещё Вацлав был глубоко благодарен Олегу. Нет, не за множество мудрых советов, которые не факт, что пригодятся Вацлаву. А за то, как тот отнёсся к нему, Вацлаву: как к одному из своих.

Витёк и Конста: Преступление и наказание

— Ну, вот что, на! Я вас, двух глистов, под трибунал не отдам! И на гауптвахту не отдам! Нечего мои седины позорить, на! Я вас сам! В гальюне сгною, на! Клопы сортирные! — вынес свой вердикт мудрый старшина. И добавил:

- <Вырезано цензурой> и что б <вырезано удивлённой цензурой>! Вы <вырезано цензурой>, <вырезано потрясённой цензурой> в <вырезано цензурой> с <вырезано ухохатывающейся цензурой>, на!

— И запомните, < вырезано цензурой: опытные цензоры были восхищены, вырезанный кусок вставили в рамочку, и куда-то утащили>, на!!

Старшина остановился на полминуты, дух перевести. Лицо его от усердия залилось здоровым румянцем, словно старшина только что не выговор подчинённым делал, а дрова рубил на морозе.

— Я вот, кое-что вам, соплежуи, скажу, чисто по-отечески, на будущее, которого у вас, бациллы безмозглые, нету никакого, на! — пообещал старшина, и тут же исполнил угрозу — сказал:

<а тут главный цензор прослезился, заявил: — «теперь я слышал всё!», и вырезал половину главы>

— Вон пшли, на <и тут немножко вырезано благодарной цензурой >, я сказал!

Подбодренные таким отеческим напутствием, Константин и Виктор постарались поставить рекорд по спешности убегания от начальства — пока оно, грозное, но справедливое, отдышавшись, не обнаружило в своём богатом запасе воспитательных выражений неиспользованные ещё обороты речи.

Ловко проходя виражи в полной невесомости парни влетели в указанную шлюзовую, и, подбадриваемые отголосками гнева своего старшины, доносившимися им вслед по коридору, выпрыгнули в космос, едва успев застегнуть скафандры.

* * *