Космонавт из Богемии

Гануш прикрыл глаза, и тихая музыка оперы зазвучала в моей голове. Запись время от времени прерывалась случайными голосами, обрывками поп-музыки, низкими голосами темных демонов, вздохами совокупляющихся любовников, сиренами, писком тонового набора, но Гануш сохранял звучание записи достаточно чистым, чтобы унять мою тошноту и дать мне покой, который я чувствовал воскресным утром, на мягкой постели, с задернутыми занавесками.

– Какая она, ваша смерть? – спросил я.

– Рано или поздно всех поглощают смертоносные горомпеды. Они уже явились за мной.

Он поднял ногу. В месте ее соединения с туловищем обнаружились огромные прозрачные волдыри, явно болезненные и чужеродные. Пузыри наполняла желтая фосфоресцирующая жидкость, и в ней плавали тучи чего-то вроде клещей, с идеальной синхронностью перемещаясь из стороны в сторону. Должно быть, их там были тысячи. Один волдырь лопнул, и жидкость растеклась по животу Гануша, а мелкие твари рассыпались по его порам.

– Совсем скоро, – продолжил он, – они ослабят меня, чтобы поглотить мою плоть. Но я им не дамся. Я уйду в Начало вместе с тобой, тощий человек. Там смерти нас не достать.

– Значит, ты умираешь?

– Да. И уже давно.

– Гануш. Тебе больно?

– Я его ощущаю, твой страх. И не решаюсь уйти. О, если бы об этом узнали наши Старейшины, они сразили бы меня копьями шаронгу. Бояться истины! Богохульство! Увы, именно страх я нашел среди землян.

– Страха больше нет.

Я видел себя мальчиком в тесном костюме, мой крысиный хвостик отстрижен по этому случаю, я сижу в красном кресле Государственной оперы, поглощаю тайком принесенные бабушкой мятные леденцы. Через три года после смерти родителей и вскоре после нашего переезда в Прагу, в мамин день рождения, мы пришли смотреть оперу, и рядом с нами для мамы выкуплено пустое кресло. Я безнадежно влюблен в Русалку, красавицу с буйной гривой, в одежде приглушенных лесных тонов. Она – нимфа воды, полюбившая принца, и с радостью пьет зелье ведьмы, чтобы стать человеком и привлечь любимого.

Принц забирает Русалку в свой замок, но, как я и ожидал, этот отморозок с квадратной челюстью ее предает, бросает мою Русалку ради чужеземной принцессы. Мне хочется, чтобы опера никогда не кончалась, я ею захвачен и утираю сопли с верхней губы. В третьем акте кажется, что все пропало, и голоса лесных духов хором поют Русалке печальные песни. Она покинута принцем и теперь навсегда обречена заманивать юношей в озеро и позволять им пользоваться ее телом, а после топит их и прячет души в фарфоровых чашах. Я жажду прыгнуть на сцену, спасти ее, увести с собой ее тоскующий призрак, захваченный в капкан озера из папье-маше и игрушечного бассейна. И в будущем только одну женщину я буду любить столь же сильно, как Русалку.

– Да, тощий человек. Я вместе с тобой это чувствую.

Сквозь эхо, сквозь темноту скачет принц, возвращается за Русалкой, он понял, что не может без нее жить. Зовет ее, и она появляется. Он просит о поцелуе, зная, что прикосновение Русалки будет стоить ему души. Любовники целуются, и принц замертво падает на сцену. Потом из пруда выходит отец Русалки, чудовищный водяной, и громким ревом объявляет: «Все жертвы напрасны».

Его слова пропел Гануш. И я впервые в жизни понял их смысл, как и то, что они исходили изо рта инопланетного существа.

– Еще не конец, – сказал Гануш.

– Да.

Русалка плачет от счастья, она познала человеческую любовь. Она берет душу принца и, вместо того чтобы поместить ее в чашу и добавить в коллекцию своего отца, отпускает пленную душу к Богу и позволяет ей подняться на небеса. Теперь любовники разлучены, но оба свободны. В детстве я думал, что это плохой конец. Принц мертв, неважно, на небесах или нет, Русалка осталась одна с отцом-водяным и хором плаксивых лесных призраков. Казалось, любовь не стоила таких бед, особенно в конце, где любовники разлучаются. Однако теперь, в последний раз слушая «Русалку» в космосе, я понял, что водяной был не прав. И все было не напрасно – и я, и Гануш, и Ленка, и космическое агентство, стремление человечества заглянуть за грань, вверх, вперед. И атомы, составляющие планеты, строение тел, течение времени и продолжение жизни, и смерть. Ничто не напрасно.

Я посмотрел вперед, на ядро. В конце концов, что-то в этом есть. Возможно, моя смерть будет значить больше, чем значила моя жизнь. Я более ничего не мог предложить Вселенной. Был эгоистичным мужем. Не произвел на свет гения, не выстроил мир во всем мире и не накормил голодных. Возможно, я просто из тех, кто должен умереть, чтобы сделать в жизни хоть что-нибудь.

– А это неплохое место, чтобы покончить со всем, – сказал я.