Космонавт из Богемии

Я приезжаю в научный департамент университета и вхожу в кабинет профессора Бивоя. Перед тем как опустить рюкзак, я проверяю, на месте ли коробка из-под сигар. Профессор Бивой сидит за своим столом и по-кроличьи ест яблоко, срезая передними зубами маленькие кусочки. Я никогда не ухожу на обед, поскольку обожаю наблюдать за тем, как он ест. Меня восхищает, с какой щедростью этот почти шестидесятилетний человек демонстрирует детские черты.

Он смотрит на меня, в усах застряла яблочная кожура.

– А, это ты. Если честно, не знаю, что и сказать.

Я вынимаю коробку из рюкзака. Перед тем как отправиться на Кубу в качестве представителя партии, демонстрировать солидарность Чехословакии с борьбой Кастро против империализма, отец спросил деда, какой самый экзотический подарок он может себе представить. «Кубинскую обезьяну, – сразу выдал дед. – Устроим ее на работу в правительство». Отец не засмеялся. «Ладно, попроси у бородатого психа немного сигар» было воспринято гораздо лучше. Дед курил сигары, когда кормил кур и резал свиней. А еще брал их с собой в пивную и дымил в лицо соперникам по покеру. Когда содержимое закончилось, он держал коробку под кроватью, и я пару раз заставал его нюхающим пустоту у нее внутри.

Мы с бабушкой не могли позволить себе урну, и коробка показалась самым лучшим вариантом для размещения дедушки. На время.

– Он там, – говорю я. – Я трогал его прошлой ночью. Мягче, чем пепел от костра.

– Ты можешь взять выходной, если хочешь.

– Мне нечем заняться.

Мой стол, намного скромнее, чем у профессора Бивоя, завален непрочитанными журналами по астрофизике, в основном на английском. По вторникам я просматриваю их и выписываю все, что может относиться к нашим исследованиям космической пыли. У меня уже десяток альбомов заполнен данными, вырезанными фотографиями, графиками. Я коплю все подряд, важное и неважное, и по вечерам мне нравится думать о том, что я собрал самую полную коллекцию такого рода в Европе, а то и в мире.

По средам и четвергам я каталогизирую образцы космической пыли, присланные нам европейскими университетами, частными коллекционерами и несколькими компаниями, нанятыми на скромный бюджет нашего отдела. Я распаковываю образцы и помещаю в предметные стекла, пока профессор Бивой водружает свою внушительную корму на крошечный лабораторный стул и собирает инструменты. Частенько он приглашает меня заглянуть в микроскоп, но трогать не разрешает. Говорит, что когда-нибудь я заменю его в этом кресле, но не раньше, чем его настигнет смерть или деменция.

По пятницам профессор Бивой вынимает бутылку сливовицы и наливает две рюмки, откидывается в скрипучем кресле, оттягивает врезающиеся в мягкий академический живот подтяжки и громко фантазирует о том, как мы водрузим нашу будущую Нобелевку на полку ручной работы, которую закажем у австрийского столяра.

Профессор Бивой – один из самых уважаемых экспертов в области, где я хочу когда-нибудь стать королем, но я бы не назвал его образцом для подражания. Работа затмила в его жизни буквально все, и его душевный покой зависит лишь от успеха либо неудач в науке, поле еще более непредсказуемом, чем настроение олимпийских богов. Его пожизненная одержимость космической пылью нерушима. Профессор Бивой убежден, что найдет в ней новую жизнь, органическую материю, принесенную в результате распада далеких звезд, метеоритов и комет.

Вся его жизнь крутится вокруг этих журналов на моем столе, публикаций в них и поездок на конференции, где коллеги угостят выпивкой, а какой-нибудь особо впечатлительный стажер – мальчик, девочка, все равно, он не привередливый – отсосет ему в туалете, потому что его жена «больше этого не делает». День за днем профессор Бивой прячется в своем кабинете, пускает ветры и ест сэндвичи со шницелем, и верное кресло проседает все сильнее под весом его неряшливости. Он читает, делает заметки, впечатывает свои находки в древний документ на пыльном «Макинтоше» с треснутым экраном.

Дважды в день он тяжело вваливается в аудиторию этажом выше и рассказывает будущим магистрам и докторам о галактиках и моделях вращения – дань, которую он должен платить, чтобы сохранять свой кабинет и «Макинтош». Профессор Бивой убежден, что не умрет, пока не найдет инопланетные клетки жизни среди пылинок, которые мы изучаем. Его гений скромен и методичен. Он не возражает против темноты и затхлого воздуха в кабинете, против гула старого компьютера. Возвращаясь домой с работы, он отдыхает, снова работая, а в редкие моменты интеллектуального безделья смотрит канал «Дискавери». Он из тех редких людей, которых всю жизнь поддерживает трудовая дисциплина. Больше ему ничего не требуется. Вот что я о нем знаю.