Космос Пушкина " России первая любовь…"

наук Григория Абрамовича Бялого? Он вёл спецкурсы по Достоевскому, Тургеневу, Короленко,

Чехову и был не только отменным знатоком, но и пропагандистом русской классики. Его лекции

приходили послушать и математики, и физики, и историки.

Но возвратимся к Михайловскому. И облегчим восприятие поэтической строкой.

ПУШКИН –СВИРЕЛИ.

Ну, здравствуй, стих уральского предгорья!

Твои пенаты я под утро посетил,

Мой ласковый мотив столицы и подворья,

Свирель моя! Светило из светил!

Я пробуждал тебя страданием и песней,

Лучом любви тебя слегка задел.

Я приносил тебе от Бога вести.

И где теперь твой дом и твой предел?

Вся Русь звучит в твоём одушевлённом слове.

Оно звенит как трель, как песня соловья.

В Михайловском моём, моём любимом крове

Поёт Свирель. А в ней дышу и верю Я,

Твой Пушкин, твой кумир, как ты зовёшь порою

Певца и мудреца, Пророка и Отца.

Не раз смахнув слезу с ресницы, – я не скрою. –

Не раз я отводил предчувствие конца

От этих бедных нив, от этой заунывной,

Порушенной в конец деревни и села.

Я не хочу тоски, заученной, надрывной.

Я верю в Русь, которая цвела

И будет цвесть, Мой Бог, Я это твёрдо знаю.

Недаром я – в кругу божественных светил

И Сердцем и Умом отныне пребываю

И в День Рожденья свой Россию посетил.

Мой вздох и шаг всегда живут в твоём движенье,

Душа Руси, могучая Свирель, –

В дыхании пера, в небесном сопряженье

Энергий Творчества, в которой жив «Апрель».

Соединенье Душ, высоких, неподкупных

И не подвластных тьме, разврату и пурге,

Что леденят сердца, – мы горю недоступны,

Но на кратчайшей с мужеством ноге.

Прости меня, что вдалеке от тягот,

Что бередят как прежде старый быт.

Зову тебя в предел цветов, грибов и ягод,

В мой лес и дол. Он мною не забыт.

Июнь меня задел цветущею макушкой.

Смахнув с него жужжащего шмеля,

286

Я вновь тебе напомню имя: «ПУШКИН»,

Моя Свирель, мой дом, мой гений и Земля!

Не повторять известное, но найти в известном то, на что не обратили внимание

предшественники, – вот что важно!

Но это Нечто, оставшееся за пределами исследования, настолько интересно, что

заставляет вновь и вновь возвращаться к судьбе самого хозяина, хранителя Михайловского

заповедника, который был вверен ему для воссоздания после войны с фашистами.

И как без античности (мысль Н.Н. Скатова) ничего нельзя понять в Пушкине и в

лицеистах, так ничего нельзя понять в Михайловском без душевного участия Гейченко в

организации всего быта заповедника, в умозаключениях, касающихся творчества Поэта, в его

отношении к Природе и к предметам, принадлежавшим Пушкину.

Семён Степанович уверен: вещи – не бездушная косная сила. И после ухода человека

вещи хранят память об их владельце. Он убеждён, что с приездом Пушкина в Михайловское в

августе 1824 года и вещи стали вести себя по-другому, приноравливаясь к молодому хозяину. А

он, в свою очередь, привыкал к ним, приручал их, отражаясь в вещах.

«Когда вы проходите по комнатушкам домика Пушкина, вы смотрите на всё, всё, и в

каждой вещи ищете эхо её хозяина.

Вещи, принадлежавшие Пушкину, для нас особенно дороги. Это не только вещи эпохи.

Это часть Самого Пушкина, его тень, его личное свидетельство о своей жизни, трудах,

надеждах, муках. О, как интересна судьба реликвий Пушкина!»

Где бы ещё, в какой книге вы прочли об этом?

А этот небольшой сборничек «Хранитель» (авторы Л. Агеева и В. Лавров) издан 1990

году лишь стотысячным тиражом! Что это для России?

А мысли Гейченко, которые заложены здесь, – это зерно знаний тех философских основ,

без которых сегодня невозможно двигаться в новую эпоху – эпоху Света и единения

разноматериальных Миров.

Это основы глубоко нравственного взгляда на жизнь, на окружающий Мир не как на

случайное скопление вещей и предметов, а как на воплощение гармонии, которая задумана

Творцом. Мир гармонии требует безусловной любви к каждой былинке, чтобы сохранять этот

мир, не разорять его, а привносить в него КРАСОТУ и ДОБРОТУ. Это то, о чём говорит Дмитрий

Сергеевич Лихачёв.

Косые скептические взгляды и кривые усмешки в адрес Гейченко, говорившего открыто о

своём понимании окружающего Мира, – это ничего более как свидетельство глубокого

невежества самодовольной посредственности.

Но мы как раз и должны понять, что истоки глубокого чувствования Природы и вещей у

Семёна Степановича кроются не только в своеобразии его биографии и близости к культуре и

истории 18-го и 19-го веков, можно сказать, с младенчества.– Ведь он – уроженец Петергофа!

Это вошло в него и укрепилось ещё и тем уровнем знаний, которые он получил в 20-е

годы в Ленинградском университете.

Трудно перечесть предметы, которыми была насыщена программа обучения на

факультете: музееведение и геральдика, история живописи и мировая история от античности до

наших дней, латынь, методика художественного воспитания, история научных мировоззрений,