Читаем Костер в белой ночи полностью

Костер в белой ночи

На поляну выходит высокий старик. Седые, черного серебра волосы упали почти до плеч, реденькая бороденка, вислые усы. Плечи у старика широкие, острые, на них плотно сидит двубортный поношенный, аккуратно латанный пиджак, перехваченный в поясе сыромятным ремешком. Широкие штаны у щиколоток прихвачены внахлест тоже ремешками, на ногах мягкие, с прочной подошвой чикульмы. Грудь у старика голая, под пиджаком нет рубахи. На левом бедре висит широкий охотничий нож. За спиной в большом березовом потакуйчике цветы, громадный пестрый букет прижимает он рукой к левому предплечью, так что цветы осыпали деду шею, запутались в реденькой бороденке, припали к нагой коричневой груди. Правой рукой опирается на пальмичку с острым, источенным до бритвенной тонкости лезвием.

— Авгарат бикэл[7], — приветствует нас еще издали старик и, вероятно разглядев незнакомого, добавляет: — Сдравствуйте, сдравствуйте.

Асаткан помогает ему снять потакуй, принимает из рук цветы, пальмичку. Старик подходит к нам, подает руку. Я называю себя, пожимая его сухую ладонь.

Петра Владимрич! Однако, жив, паря. Маленько не сдох, Чироня, — шутит старик, пожимая руку моего проводника.

— Не сгорел ишо, — Чироня почтительно вкладывает в пальцы Петру Владимировичу ложку.

Молча хлебаем уху. Старик ест быстро, жадно. Ловко, одними губами выбирает рыбьи кости, сплевывает их в ладонь, складывает горочкой подле колен. Он иногда протягивает руку к столешнице, и тогда Асаткан, сидящая слева и чуть позади деда, с готовностью подает ему то крупный разварившийся кусок рыбьего мяса, то колобу. Поев ухи, мы начинаем пить чай. Чироня с надеждой глядит на меня. Ожидает добавку «портхвея», но я решил сохранить коньяк до прихода охотников.

За чаем можно и поговорить. Петр Владимирович помалкивает, и я для начала разговора рассказываю ему, откуда приехал, зачем. Говорю о том, что года два назад кочевал зимой с Макаром Владимирычом Почогиром.

— Э, паря, однако, моя брат Макара. Нет его, ушел к верхним людям.

Я уже слышал о смерти этого необыкновенного охотника и хочу нынче обязательно зайти к нему на могилу.

— Отсюдова, паря, недалече. Два оленьих перехода. Балдыдяк[8] Макаров, там и покрыли его. Может, сбегаешь?

— Обязательно, деда Петра.

— Оленей дам, беги, паря. Чиронька проводит. Можна моя мальчишка. Мяса дам. Колоба дам. Беги, паря. Шибко большой илэ Макара был.

— Какое имя было у него — эвенкийское?..

— Кароший имя, удачный был, шибко, паря, удачный — Ганалчи[9].

В берестяной люльке зашевелилась Бадялаки. Асаткан проворно подбежала к сестренке, мягко, ласковым, как ручеек, голосом запела:

— Бэ-э-бэ-э, бэ-э, бэ[10].

— Что в тайге делали, Петра Владимирович?

— Э, дело, паря, шибко старика — трава, цвет собирал. В тайге многа доброй травы растет. Лечить будем. Шибко помогает.

Старик хорошо говорит по-русски, иногда только путая падежи и роды, пользуясь родными словами, речь его стремительна, так что приходится быть очень внимательным. Он вежлив, общителен, добр — это чувствуешь сразу же; смущает меня одно: мы ни разу не встретились с ним глазами, прячет старый охотник взгляд. Смотрит все время себе в колени.

— Слышь, паря, — говорит он Чироне, — нынче, однако соболь плодовит. Так и шастат, так и шастат.

— Где был то?

— На синем хребтике. Тайгою туда дотоптался, Алешкиным путиком.

— Белку слышал ли?

— Белку не слышал, паря. Белка нынче по Окунайке кормятся. Побежишь на Макаров Балдыдяк, послушай.

— Ну.

Солнце катится к закату. Длинные синие тени легли на стойбище. Оранжевые полосы высветили чумы, березовый олдокон[11] затеплился жаром, заиграли на нем отсветы, словно бы язычки малого пламени. Возятся на поляне Агды и Бадялаки. Асаткан разбирает травы и цветы, принесенные дедом, раскладывает их аккуратными грудками. Тишина. Ровно потрескивает табак в трубочке. Чироня раскурил ее, вытер мундштук тыльной стороной ладони, передал Петру Владимировичу.

— Пойдем эаневодим, однако, — предлагает Чироня.

— Сбегайте, ребята, сбегайте, — соглашается Петр Владимирович. — Я к вам рекой попритыкаюсь, однако.

— Идем, ну. На тоню, что утром проходили.

— Идем, — соглашаюсь я.

Поднимаемся, идем к реке. Петр Владимирович сидит у костра, глубоко подобрав под себя ноги, чуть наклонившись вперед, задумчиво курит.

У реки за набережными тальниками плещутся и кричат девчонки, тайга откликается, играет, шалит их голосами.

— Чироня, а почему Петр Владимирович в глаза не глядит, все прячет взгляд-то?

— А зачем ему на нас глядеть-то? Сляпой он.

— Как слепой? — Я останавливаюсь и стараюсь задержать Чироню: не шутит ли?

— А так во и сляпой.

— А как же он по тайге, как же нас узнал, здоровался? Синий хребтик — это же далеко? И потом сейчас притолкаться на берестянке к тони обещал.

— Притолкаться, чего ему. По памяти ходит.