Костя в средней школе

— Мы тут не в театре, — пояснил он, — чтоб я предупреждал вас перед каждый уроком, так что надеюсь, запомните простое правило: слышу звон — выйди вон. Меня, кстати, это тоже касается. И свой телефон с выключенным звуком я кладу на стол в качестве напоминания.

Доставалось и Вергилии — как наименее способной оценить чудесный мир математической логики.

— Мадмуазель, — обращался к ней Генрих Иванович, — хотя моё имя не Гораций, но в стихах я кое-что смыслю. Вы слышали о методе алгебраического описания стихотворных размеров?

— Нет, — отвечала Вергилия.

— Тогда вам персональное задание на неделю, записывайте: построить график эмоционального тона есенинской «Белой берёзы». Если возникнут трудности, подойдите ко мне после уроков.

В общем, урок алгебры был для него почти священнодействием, а зевать на нём — кощунством.

У него сложилась собственная система оценок:

— оригинально, но неверно

— верно, но неоригинально

— оригинально, но верно

Этой третьей и дальше удостаивалась одна Маруся. Матвей из кожи вон лез, чтоб её добиться, но не преуспел. Так что все остальные довольствовались первыми двумя. Поначалу меня это мало тревожило. Дело в том, что за прошедшее лето я вдруг догнал Марусю по росту и счастью моему не было предела. «Как была права мама, что оценки не главное, — усмехался я про себя. — Да они просто ничто по сравнению со ста семьюдесятью сантиметрами».

Но вскоре я стал главным объектом подколов математика, и сто семьдесят сантиметров перестали меня успокаивать.

Как-то раз Негораций (так мы прозвали его с моей подачи) попросил Марусю задержаться после урока и, как она мне потом рассказала, предлагал помочь с переводом в матшколу прямо посреди года.

— А ты что? — спросил я дрогнувшим голосом.

— Да чего мне там делать… — улыбнулась Маруся.

Вот за этими улыбками он и застал нас и, то ли в шутку то ли всерьёз, неодобрительно покачал головой.

С тех пор я стал часто бывать у доски и шуточки в мой адрес участились. Я обогнал по этому показателю даже Вергилию и Клещиков.

— У кого были затруднения с домашним заданием, поднимите правую хватательную конечность, — призывал Генрих Иванович в начале урока.

В один из дней у меня не получилось привести уравнение к ответу в конце учебника, но ни одну конечность я поднимать не собирался. И без меня затруднившиеся нашлись.

— Константин, — слышу уже ставшее ненавистным обращение. — Раз у вас не возникло затруднений, помогите нам, пожалуйста.

Я плетусь к доске.

— Попроси разобрать любой, кроме 184, — успеваю шепнуть я Никите.

И он, не глядя, просит разобрать самый лёгкий пример.

— Никита, если вас действительно затруднил номер 180, приходите на урок в пятом классе, уверен, вам помогут.

И он даёт мне именно тот, который я не сделал. Я пишу так, как делал дома. И результат, как ни странно, получаю тот же.

— Оригинально, но неверно, — слышу я ожидаемый вердикт. — Вы в конец учебника из принципа не заглядываете?

— Я заглянул.

— Но решили, что вам виднее?

Слышу хихиканье.

— Так почему же вы не подняли руку? — не успокаивается Генрих Иванович.

Я молчу.

— Боялись идти к доске, не так ли? Почему?

«Потому что учитель — идиот», — отвечаю я про себя.

— Я серьёзно, Константин, с этим важно разобраться. Я не хочу, чтоб на моих уроках кто-либо боялся идти к доске.

«Он действительно идиот или притворяется?» — не могу понять я.

— Так чего вы боялись? Я вроде никого за ошибки не ругаю.

— Вы не ругаете — вы насмехаетесь, — высказалась Вергилия (вот молодец!). — А это гораздо хуже.

— Не согласен, — спокойно отозвался Генрих. — Ругань унижает. Насмешки — наоборот. Если я пошутил над вами, значит, не боюсь вас задеть, обидеть, то есть считаю вас достаточно взрослыми, чтобы отнестись к насмешке по-взрослому.

— Это как? — уточнила Вергилия.

— Если кто-то пошутил над вами остроумно, посмейтесь, — разъяснил Негораций. — Если не очень — снисходительно улыбнитесь. Эти уравнения, — он обернулся к доске, — вам пригодятся один раз, когда будете сдавать ЕГЭ (если он вообще случится), а второй раз — когда сынок придёт к вам за помощью с домашкой. А навык спокойного отношения к насмешкам может выручить не раз. Учитесь, Константин.

И он встал на моё место и смешно изобразил, как я нервно поправляю чёлку, пытаясь справиться с уравнением.

— Оригинально, но неверно, — говорит он мне шёпотом, будто суфлируя.

— Оригинально, но неверно, — повторяю я безразлично. — Вы в конец учебника из принципа не заглядываете?

— Отчего ж, иногда заглядываю, — отвечает Генрих.

— Но решили, что вам виднее? — продолжаю я, но получается невпопад, и класс покатывается со смеху.

— Нет, я решил, что поинтересуюсь на уроке, поэтому я поднял руку и оказался здесь, — говорит Генрих, когда хохот смолкает.

Я снова молчу, не в силах придумать ничего остроумного. (Потом я, конечно, придумал миллион вариантов продолжения нашей дуэли, но тогда я только насупленно молчал).

— Вот и всё, — говорит мне Генрих, — можете садиться. — Мария, а вы сошлись с учебником во мнении? — обращается он к Марусе.

Она кивнула.