Костяные часы

– Простите, что испортил вам отдых, но не сообщить об этом я не мог. Ладно, с наступающим!

Два часа дня. Пассажиры канатной дороги проходят через зал ожидания лыжной станции Шемей, переговариваясь почти на всех европейских языках, но ее среди них нет, и я возвращаюсь к «Искусству войны». Однако своевольные мысли устремляются на корнуэльское кладбище, где жалкий мешок ядовитых отходов, недавно известный под именем Джонни Пенхалигона, воссоединяется в раскисшей земле со своими предками. Там наверняка шумит дождь, восточный ветер рвет когтями зонты и уносит слова «Храни десницею Твоей плывущих по морю людей», вчера размноженные на листах бумаги. Бездонная пропасть, зияющая между мной и нормальными людьми, явственнее всего заметна в часы тяжких утрат и всеобщей скорби. Меня, семилетнего, весьма смутила реакция родных на смерть нашего пса Твикса. Найджел выплакал себе все глаза; Алекс был расстроен больше, чем в тот день, когда ему доставили долгожданный «Синклер ZX Спектрум», но без трансформатора; а родители несколько дней ходили мрачнее тучи. Но почему? Ведь Твикс больше не мучился, да и мы избавились от невыносимой вони – пес страдал раком прямой кишки и постоянно пердел. Когда умер дедушка, все повторилось: слезы, выдирание волос, скрежет зубовный, объявление старого скряги новым мессией. Все говорили, что я держусь «как настоящий мужчина», но если бы в этот момент кто-то прочитал мои мысли, то наверняка счел бы меня социопатом.

Вот она, истина: не знать любви – горя не знать.

В начале четвертого официантка Холли замечает меня, морщит лоб и замедляет ход: многообещающее начало. Я закрываю «Искусство войны».

– Какая неожиданная встреча!

Лыжники проходят мимо, за спиной Холли, между нами. Она озирается:

– А где же ваши друзья-юмористы?

– Четвинд-Питт, любитель ангельских персей…

– А, этот пижонистый кобелина?

– Гм, очень точная характеристика. Так вот, Четвинд-Питт страдает от похмелья, а остальные прошли тут примерно час назад, но я надел на палец перстень-невидимку, поскольку понимал, что шансы оказаться в одной кабинке фуникулера с вами, чтобы отправиться вон туда… – я картинно направляю указательный палец на вершину Паланш-де-ла-Кретта, – свелись бы к огромному жирному нулю, если бы мои приятели остались со мной. Мне очень стыдно за Четвинд-Питта. Он вел себя по-хамски. Но я совсем не такой.

Холли пожимает плечами:

– Все это не имеет никакого значения.

– А для меня имеет. Я надеялся покататься на лыжах вместе с вами.

– И поэтому вы сидите здесь с…

– С одиннадцати тридцати. Три с половиной часа. Но не чувствуйте себя обязанной.

– Я и не чувствую. Мне просто кажется, что вы шельмец, Хьюго Лэм.

Ага, она помнит, как меня зовут.

– Все мы в разное время разные. Сегодня ты шельмец, а завтра – порядочный человек. Вы с этим не согласны?

– Сейчас вы ведете себя как навязчивый преследователь.

– Скажите, чтобы я проваливал, и я покорно подчинюсь.

– Какая девушка способна устоять перед подобным предложением? Проваливайте!

Я отвешиваю изысканный поклон – дескать, как вам будет угодно – и засовываю «Искусство войны» в карман лыжной куртки.

– Извините, что я вас смутил.

Я направляюсь к выходу.

– Эй! – звучит за спиной, без злобы, но пока еще и без милости. – А кто вам сказал, что вы меня смутили?

Я стучу кулаком по лбу:

– Может, вам больше понравится фраза «Извините, что я нахожу вас интересной»?

– Некоторые девушки после очередного курортного романа выслушали бы вас с огромным удовольствием. Но тех, кто здесь работает, подобные речи напрягают.

Лязгает механизм канатной дороги, ревет двигатель, и кабинка начинает путь с вершины.

– Вам, безусловно, нужна броня, раз вы работаете в баре, куда приезжают поразвлечься европейские Четвинд-Питты. Однако напряжение так и сквозит в вас, Холли, словно это ваша вторая натура.

Она недоверчиво усмехается:

– Вы же меня совсем не знаете.

– Вот это-то и есть самое странное: я понимаю, что совсем вас не знаю, но у меня такое ощущение, словно я знаю вас очень хорошо.

Она с досадой вздыхает:

– Но есть же определенные правила… Нельзя разговаривать с человеком, которого знаешь всего пять минут, так, словно знаешь его долгие годы. Прекратите немедленно!

Я примирительно воздеваю руки:

– Возможно, я нахал, но, прошу заметить, безвредный нахал. – Я вспоминаю Пенхалигона. – Совершенно безвредный. Позвольте мне вместе с вами подняться до следующей станции? Всего минут семь-восемь. Если вам и это краткое свидание покажется сущим кошмаром, то терпеть придется не так уж и долго – нет, нет, я знаю, это не свидание, а просто совместный подъем на вершину горы. А там будет достаточно одного умелого взмаха лыжной палкой – и обо мне забудут навсегда. Позвольте мне, пожалуйста. Умоляю!