Кот и крысы

Для случаев воровства и мелкого разбоя были у Архарова полицейские сыщики, к которым сразу и адресовались жалобщики. Хотя и сам он не брезговал докопаться, кто унес тюк белья у бедной вдовы. Делал это еще и затем, чтобы поучить людей своей методе - внимательному вглядыванию в лицо подозреваемого и подмечанию мелких примет вранья. Но никому, кроме него самого, такие штуки в полной мере не удавались.

«Странное дело» означало, что пришли не с кражей и не с чьим-то пьяным буйством.

– Зови. А ты, Матвей, погоди малость.

Вошел молодой мужчина, одетый скромно, без шпаги, поклонился, перекрестился на образ Николая-угодника.

Лицо простое, округлое, лицо человека трудящегося, не бездельника, взгляд настороженный, чего-то трудящийся человек боится.

И даже известно, чего боится. Увидел хмурую личность обер-полицмейстера, встретил его взгляд исподлобья, малоприятный взгляд - как оно и бывает, когда одна бровь нависает ниже другой, а одно веко чуть толще другого.

Устин вошел следом, готовый записывать все, что скажут. Архаров, довольный таким рвением, указал ему на столик сбоку, обычное место писаря. Устин сел и положил перед собой бумагу.

– Добрый день вашему сиятельству, - сказал мужчина неуверенно. И то - попав в кабинет на Лубянке, не сразу и придумаешь, с чего начать.

– Представьтесь, сударь, - почти любезно предложил ему Архаров.

– Я номера держу в Замоскворечье, в Кадашах, а прозваньем Черепанов Илья, - пытаясь соблюсти достоинство сообщил посетитель. - А прибыл сам к вашей милости, не человека за полицией послал, потому, что дело, сдается мне, шума не терпит… такое вот дело…

И показал глазами на Матвея.

– Это наш полицейский доктор, - объяснил Архаров. - Служит тут. Говорите, сударь.

Узнав о том, что он служит, да еще в полиции, Матвей невольно приоткрыл рот. И тут же захлопнул.

– Мы, Черепановы, держим номера еще с большого пожара.

Больших пожаров на Москве было не счесть, может статься, Черепанов имел в виду тридцать седьмой год, когда от упавшей перед образом свечки порядочно выгорели и Кремль, и Китай-город, и Белый город; может статься, сорок шестой - тогда и на Пречистенке двадцать два дома и три церкви сгорело.

– У нас всякая публика останавливается, и купцы, и духовное звание. А такого, чтобы титулованное лицо - врать не стану, еще не было.

– Что за лицо?

– Сказалось гвардии офицером… - как-то смущенно отвечал содержатель номеров. - Насчет прозвания они просили не беспокоиться…

– Стало быть, пустил ты человека, - сразу избавившись от уважительного тона, перебил Архаров, - беспаспортного, неведомо откуда, какого-то мазурика!…

И замолчал. По глазам Черепанова прочитал, что не до выговоров сейчас.

А тут и Матвей вступился.

– Да что ты, Николаша, буянишь? Вот как раз клевые мазы и шуры и ходят все с паспортами! С новешенькими! Мало ли паспортных бланков из Сенатской типографии крадут! Да мешками!

– Он точно гвардеец, - сказал Черепанов. - Денщик при нем, сейчас у меня сидит под замком, злой, то ревет, как теленок без мамки, то рычит, как цепной пес. А он сам, прости Господи, пулю себе в рот пустил. Затылок разнесло, личико…

Тут Черепанов сглотнул сбитый судорогой в горле ком, но легче ему не стало - лицо застрелившегося гвардейца, видать, как возникло перед глазами, так и не уходило…

– … личико почти цело… кровь в подушку ушла…

– Господи-Иисусе! - с неподдельным ужасом воскликнул Устин.

Архаров тяжко задумался.

Самоубийцы на Москве попадались редко. Народ все больше православный, что такое смертный грех - понимает. Чтобы гвардеец - и вдруг застрелился? Такого быть не должно. Однако Черепанов не врет - выстрел в рот имел место. Гвардеец - значит, узнав про беду, может встрепенуться высокопоставленная родня…

– Что же, поедем смотреть твоего грешника, - решил Архаров. - Но с чего ты взял, будто это дело надобно сохранять в тайне?

– А вел он себя диковинно. Прожил недели две - то не ночует, на рассвете явится, то кого-то у себя тайно принимает, так и смотрит, чтобы ни с кем тот человек не встретился. Сперва, как приехал, довольный был, веселый, в последние дни - будто заживо в аду оказался. Носился где-то, весь почернел. И от хорошей жизни такого не сотворишь, прости, Господи, его душу грешную…

– Хорошо, ступай, подожди там, я тебя в своей карете довезу, - подумав, решил Архаров. - Устин! Сыщи Федора. Скажи - со мной поедет!

Федька сыскался в обществе Левушки - сидели в уголке, обсуждали вчерашнее. Вдвоем и пришли к Архарову, который сцепился спорить с Матвеем: Архаров утверждал, что нет такой причины, от которой себя жизни можно лишить, не сотворил ее Бог, Матвей же почему-то взялся возражать: коли человек так болен, что уже сам себе в тягость, и ближние от него намучались, так ведь разумно будет их от себя освободить. Архаров назвал приятеля нехристем, тот еще как-то отругнулся, и оба были страшно довольны, что есть кому прервать такую милую беседу.

– Матвей Ильич! - закричал с порога Левушка. И тут же полез обниматься.

– Уймись, уймись, - попросил Архаров. - Не до нежностей.