– Конечно-конечно, – не стала противиться я. Мой благородный идальго, до этого видавший Лизавету только в ее периоды так называемой эмоциональной «ремиссии», смотрел на меня изумленно и дезориентированно. Если бы я не волновалась так сильно за то, что будет дальше, я бы обязательно показала ему язык и сказала бы, что я его предупреждала. Все эти пирожки с вишнями и грибочки, улыбающийся Сережа и кофейный запах – это не весь фильм, это только первые кадры триллера. Все знают, что если в начале триллера показана счастливая семья, то это ничего хорошего ей, этой семье, не сулит. Особенно если это счастливая семья с маленькими детьми, которая на последние деньги и путем подписания кредита купила странно дешевенький милый домик у озера, где, вот незадача, несколько лет назад кто-то утонул/повесился/закопался/застрелился. Короче, все умерли.
– У тебя точно ничего не болит? – спросила я Лизу, когда она со всего размаху влетела в апрелевский вишневый «Опель». Лиза с прищуром посмотрела на меня и спросила, не можем ли мы заехать в тот самый проклятый ресторан быстрого обслуживания, который она обычно так презирает, но сейчас вот по необъяснимым причинам хочет только одного – девятку чикенов. И биг мак, будь он неладен. И мороженое. И пирожок. Мой дружок. Лизавета оглянулась и диковато посмотрела на меня. А я смотрела на идальго и еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться, настолько нахохлившимся воробьем он сидел за рулем своей чистенькой, приятно пахнущей машинки. Он волновался, не понимал, что не так, и как нас – троих взрослых адекватных людей – занесло в Макдоналдс поздним вечером, и почему мы едим то, что все считают ядом.
– Не смотри на меня так! – потребовала от меня Лизавета, впиваясь зубами в бутерброд, из которого капал майонез. – Мне плевать.
– Я не смотрю, – заверила я ее. Апрель потягивал темный чай из бумажного стаканчика, сидя на самом краешке стула, словно давая понять, что он тут чужой. Народу в забегаловке было на удивление много, и далеко не все выглядели как голытьба, не думающая о своем здоровье. Девчонки-студентки стайкой – вокруг подноса, заставленного коктейлями. Матери с кричащими чадами, требующими «дозы» игрушек. Уставшие пузатые дядечки, пришедшие сюда, чтобы снять стресс, убить голод, заморить червячка, посидеть немного в изоляции, перед тем как нырнуть в домашний семейный «рай». Были и молодые парни в пуховичках, и мужчины средних лет в дорогих пальто – эти все больше жались к кафе, где все было как-то приличнее и солиднее. Лиза поедала свой бутерброд, ни на что не обращая внимания. Я уже начала задумываться, уж не от голода ли она решила бросить больничку. Но ведь мы с мамой еды ей привезли в избытке, вся она сейчас лежала в бездонной сумке с вещами. Лизавета доела гамбургер, вытерла губы сразу десятком салфеток и посмотрела на меня. Я скукожилась, как будто пытаясь исчезнуть, слиться с натюрмортом из скомканной бумаги и ярких коробок из-под еды.
– Ну что же ты не выскажешься? А? – спросила Лизавета тоном надзирательницы в колонии. Я вздрогнула, а сестра посмотрела на Игоря. – Думаешь, я дура, да?
– Нет, не думаю. Вовсе не думаю, – зачастила я, хотя это было не совсем правдой.
– Не надо, – скривилась она, принимаясь за пирожок. – Что ты хочешь услышать? Что ты была права? Хорошо, ты была права. Довольна? А? Довольна? – Она впилась в пирожок так, как, наверное, хотела вгрызться в мою шею. Я невольно вспомнила накачанного шоколадного вампира с обложки.
– Ничего я не довольна, я не понимаю, о чем ты.
– Я не знаю, где он! Не знаю, вернется ли! А если и вернется, то зачем он мне? Зачем все это притворство, эти игры, эти признания в любви, эти его «я всегда хотел, чтобы у нас была девочка»? – Лиза произнесла последние слова, так точно передразнивая Сережу, что я невольно улыбнулась. Хорошо, что Лиза этого не увидела, а то следующим объектом тотального уничтожения стала бы я.
– Ты кушай, кушай, – аккуратненько пробормотала я, пододвигая ей поднос, где лежала картошка.
– Глупая толстая курица, – рявкнула она. Я обиделась.
– Я не глупая!
– Я не о тебе, глупая ты курица. Я о себе, – возмутилась Лиза, а Игорь повернулся ко мне и обиженно добавил, что я, на его взгляд, не толстая.