Кот-Скиталец

Нынешнее видение было Сном Силы, особенным, управляющим сном и в то же время – моим личным хождением в Город. Так часто бывало: стоило мне задать вопрос, не словесный, а душевный, в виде некоего устремления, как я входила в сон, может быть, не ночной, а с открытыми глазами и вне обычного времени, а выйдя – приносила ответ, также никак не оформленный внешне.

…Вулканы стояли как жертвенники, и вершины их курились – гриновский Арвентур, примысленный писательской фантазией, но одновременно и тот, что видел своими очами Шушанк, и некий третий, мой личный. Ребристые склоны гор были высвечены огромным тихим солнцем, тонкие облака шествовали поверху, а внизу полупрозрачным полотнищем колыхалась черная мгла. Внезапно я поняла, на что она похожа: на длинную палатку кочевника из козьей шерсти, распростертую по земле. Черный – цвет жизни и творения. Цвет чернил в той чернильнице, куда Творец окунал свое Перо, чтобы писать на Скрижали знаки ближнего мира. Цвет защиты от самума, пристанища для скитальцев, крова для Странников. Полог колыбели. Защита от Иного.

И еще я поняла в одно-единственное уплотненное мгновение, что тот, кто увидел – может видеть – эту темную пелену, уже сам стал иным.

«Это сказка Черной Палатки, – говорил мне голос, – начинается она почти как твоя любимая новелла Вальтер Скотта, чтобы тебе легко было войти под ее кровлю. Горы и долы, Хайлэнд и Лоулэнд – это ведь так похоже на твои две страны и связанную с ними проблематику, не правда ли? Вот и слушай…»

«На пограничье Инсании и Андрии, там, где пастухи выпасают отары, а инсанские гуртовщики перегоняют бойких тонкорунных овец и молочных коз с тяжелым выменем для продажи низинным андрам, многим приходится туго. И не только из-за того, что не слишком разумные твари, вверенные их пастырскому попечению, как-то по-особенному строптивы. Гуртовщик доверяет их своему альфарису, чаще всего низкорослому и непородному, но очень сообразительному и со сноровкой, зачастую большей, чем у его двуногого сотоварища, а также каурангу. В отношениях человека и пса тут не заметно той легкой неприязни и чистоплюйства, от которых нелегко избавиться большинству обыкновенных нэсин. Впрочем, и кауранг здешний так мелок ростом, так лохмат и так непритязателен в еде и общении, что трудно заподозрить в нем хоть мизерную каплю снежнацкой крови.

Нет, не в том вовсе беда. И не в том даже, что заблудшую овцу в пустыне можно отыскать только нюхом, а не глазом – и та, и другая одинаково пыльного цвета. И не в том вовсе, что оазисы с высокими, как опахало, финиковыми пальмами и водой крайне редки, а во вкусе мелкой травки преобладает та же повседневная и ежечасная пыль. А в том, что держаться той дороги, которая выведет тебя к месту, где таможня дает добро на проход отары, и своему человеку крайне трудно, а чужаку в этих краях – так и вовсе невозможно.

Да что там дорога! Здесь нередко, ложась спать, не ведаешь, в каком месте откроешь глаза, а уж будет это твое место рядом или вдали от стада – поистине воля Того, Кто надо всем! Ибо по всей окраинной Земле Нэсин движутся песчаные горы – и достаточно малейшего колебания воздуха, легчайшего ветерка, чтобы небо мигом заволокло желтой пеленой, через которую солнце светит тускло, будто чужая планета, и чтобы гигантский полумесяц сыпучего праха погрёб под собой твою малую Вселенную. Реки меняют русла; дюны колышутся и ложатся волной, как расчесанная шерсть; зыблются холмы, поросшие цепким плаунником, зияют бездонные щели, а скала, стоящая на монолитной платформе, может, по слухам, вывернуться из гнезда, показав базальтовое свое днище, все в сплошных сколах и зазубринах.

Не оттого ли у «прикровенных» инсанов пограничья, с их обмотами по всему лицу и телу, и кожа бледней, чем у их собратьев из земли изобилия, и характер резче: ведь ветер степей и пустынь сдирает с тела и души все излишнее, всю суету…

Только природный инсан может учуять глубинную воду в сухом и звонком песке, угадать, какой полузасыпанный лаз приведет всадника и стадо в тело черного хребта, в подземный зал с высоким сводом, стены которого таинственно светятся, а со дна ключом бьет чистая и прохладная вода, обращаясь в реку. Но куда выведет ее течение – в поднебесное озеро или на великанские ступени водопада, семью кругами ведущие в Безвозвратный Океан – этого не знает и он. Лишь одно ему ведомо: что возврата к прежнему месту нет, даже если станет он пятиться из пещеры вместе со стадом, как хитрый Гермес. И позади, и впереди будет другое, может быть, благое, быть может – погибельное. Однако судьба ждет лишь там, куда повернуто твое лицо, и нельзя идти вспять тому, кто желает истинного возвращения… Эта постоянная непредсказуемость окружающей жизни по-своему чарует коренного жителя; она издавна вписана в обычаи, что от века в век заповедают благородную нищету, необремененность житейским скарбом, щедрость руки и сердца, верность семье, родичам, племени и племенному вождю…