Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля

Ю. К.: Это, в общем-то, наша работа. Я там не увидел ничего такого. Тот: Ну как же, Иосиф Яковлевич, а вот это, а вот это? А отец отвечает: Ну это что — это чепуха. Ну, пыжиковые шапки, ну и что, а у вас какая, Борис Исакыч, шапка? Он говорит: Пыжиковая. Отец говорит: И у меня тоже. Ну и что такого — пыжиковые шапки, ну неудобно… Могут подумать… Короче говоря, отец говорит: Юра сделает ваши замечания, я даю вам слово, но книга должна быть издана.

И. С.: Юрий Осич, это он на самом деле был так категоричен, или это вы сейчас так рассказываете?

Ю. К.: Я тебе даю слово. Видимо, так, да. Примерно я тебе рассказываю. Потом я ему сказал: Что ты наделал? Он говорит: Что наделал? Я тебе книгу издал.

И. С.: Не только написал, но еще и издал

Ю. К.: Да, видишь, какая история. Ну, говорит, он крошить тебя будет страшно. Крошить тебя будет страшно.

И. С.: Это я знаю, потому что сравнивала рукопись с изданием.

Ю. К.: Говорит: Ты знаешь что, сопротивляйся, но в меру. Все-таки важно, чтобы была издана книга.

И. С.: И с этим я тоже согласна. Абсолютно правильно.

Ю. К.: Вот и все. Видишь. Вот так я и сделал. Я тебе рассказал просто так уже. Я увлекаюсь, Ирк.

И. С.: Юрий Осич, давайте сейчас вернемся ко времени между «Алым» и «Недопёском». Это время мне особенно интересно как период становления, когда уже ясно стало, что вы писатель, но еще впереди был «Недопёсок» — вершина уровня Казбека.

Ю. К.: Ну, может быть, так.

И. С.: Так вот, какие этапные моменты были после «Алого»? И, кстати, когда ваша семья поняла, что вы — писатель? Ю. К.: После «Алого» — «Чистый Дор»… Если говорить про мою семью — Боре-то всегда очень нравилось, маме тоже. Папа — постепенно, папа, я думаю, после «Куролесова» признал.

И. С.: То есть не признавал только папа?

Ю. К.: Не то чтобы не признавал, но, так сказать, относился к этому не столь серьезно. Ладно, думает, сегодня порисует, завтра попишет. Но после «Куролесова» он, кажется, понял, что я писатель. Более того, он уже стал болеть за меня как за писателя. Это другая вещь. Он, конечно, не ожидал, он, в сущности, не такой уж грамотный человек был, грубо говоря. Тут он вдруг понял, что родил все-таки нечто.

И. С.: «Чистый Дор» — это какой год? Как долго он писался?

Ю. К.: Слушай, я сейчас скажу то, что тебе понравится. И то, что тебе, кажется, нужно. Итак, после «Алого» у меня был целый период такого… Я писал, но это был спад. Я этот спад остро чувствовал, и мне было это глубоко неприятно. Но, поскольку я занимался живописью, живопись мне всегда давала возможность быть человеком и во время спада. Это так я просто для тебя говорю, используешь, не используешь — твое дело.

И. С.: Живопись для вас была все же вторым номером?

Ю. К.: Тут мне очень трудно сказать, очень трудно сказать, потому что я считаю, что меня жизнь заставляла. Я бы вытянул и номер один, я бы вытянул два первых номера. Итак, вернемся к литературе: после «Алого» был некоторый спад, попытки повтора «Алого», попытки выйти снова на такую величину. Испытать то чувство снова (вдохновение или как это назвать?). Это у меня не получалось до «Чистого Дора».

И. С.: Сколько это по времени было?

Ю. К.: Я думаю, что прошло года два, потому что уже в семидесятом вышел «Чистый Дор». Он начался с четырех каких-то случайных совершенно рассказов, как дядя Зуй (Главный герой рассказов сборника «Чистый Дор») (а я слышал эту историю) привез медведя в стожке сена. Это действительно подлинная история, как привез мужик (ну не дядя Зуй, правда, а другой мужик) медведя в стожке сена. Это, конечно, полный маразм, чисто северный такой, вологодчина чистая, но это вроде действительно было. Я с этого рассказа и начал писать. Отдал рассказы в «Малыш», их вроде завернули, и даже к счастью. Они как-то встали… где-то валялись… и вдруг у меня начал, пошел оформляться «Чистый Дор». И. С.: Прямо как цикл, да?

Ю. К.: Да, как цикл, как цикл. Пошел оформляться. И здесь случились две вещи. Жил-то я на самом деле не в Чистом Доре, а в деревне Гридинское. А Чистый Дор был неподалеку.