Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля

Иуда, Каин и Авель
Однажды кушали щавель.
Авель, ушами шевеля,
Ел сотый кустик щавеля,
А про Каина и Иуду
Я говорить больше не буду.

Меня совершенно завораживало его пение, его гитара. И голос-то у него был негибкий, он не тянул звук, не играл голосом, пел отрывистыми строчками на грани речитатива, но столько в этом было невыразимого обаяния, что аж щемило сердце, хотелось слушать и слушать. Тогда-то я поняла, как можно пойти за чужой дудочкой.

Однажды зимним вечером мы шли к метро «Парк культуры», и он рассказывал, что они с Лешей Мезиновым за теяли писать роман, первые строки такие: «Темный крепдешин ночи окутал жидкое тело океана. Наш старый фрегат тихо покачивался на волнах, нарушая тишину ночи только скрипом своей ватерлинии». Какая-то нгутливая серь еэность, лаже торжественность звучала в его голосе, словно он произнес что-то очень важное для себя Много-много лет спустя я открыла «Сусра-Выера» — и узнала начало.

Затем я его долго не видела, иногда только доходили слухи: Коваль стал детским писателем… У Коваля жена-иностранка… По Ковалю сняли фильм… Коваля видели в метро с красивой барышней… У Коваля язва. Видно, не так-то легко давался ему успех.

В начале 80-х я изредка видела Юру на институтских вечерах встречах. Эти вечера были очень интересными, там пели наши замечательные барды — Юра Визбор, Володя Красновский, Юлик Ким, Ира Олтаржсвская, которая после Ады Якушевой руководила институтским октетом, выступало много хороших людей, в качестве ведущего блистал Юра Ряшенцев. Конечно, появлялся на сцене и Коваль — пел свои шутливые песенки про сундук, про Ивана Грозного, читал отрывки из прозы. Он немного погрузнел, и его крупная фигура еще больше выделялась среди остальных. Но в глазах, пожалуй, поубавилось блеска и живости, а появились затаенные усталость и озабоченность.

После смерти в декабре восемьдесят первого года общего нашего друга Валерия Агриколянского Юра с несколькими друзьями собрались у него в мастерской. И решили собираться каждый год в декабре. На следующий год пришло больше народу, и слух об этих посиделках стал шириться.

В конце восемьдесят четвертого попала и я на вечер к Ковалю. Шла с некоторой робостью, вела меня, помнится, Оля Агриколянская. От Солянки прошлись мы по Серебрянической набережной, увидели лом, стоящий особняком от остальных, прошли через какие-то клетушки — и послышался гул голосов. В большой комнате во всю длину были расставлены столы с нехитрой снедью — колбаска, сыр, бутылки. И лица, знакомые, родные институтские лица! Юра был рад мне и весь вечер выказывал это. А вечер был замечательный — разговоры, песни, шутки, и главное — удивительная атмосфера дружества, доверия, какого-то родства всех собравшихся. Конечно, пели институтские песни, запевала Ира Олтаржевская, а мы подхватывали, подсказывая друг другу слова. Возле Юры сидел его друг Женя из Вологды, был он с мандолиной, и, когда Юрка взял гитару и они грянули дуэтом, — это был восторг! Блистал остроумием Эрик Красновский, читал стихи Семен Богуславский, много было веселого молодого сумбура и шуток, У Юры вышла книга, и он, как сеятель, горстями раздаривал ее, не жалея при надписывании хороших слов.

Вообще на этих вечерах Юра не просто держался гостеприимным хозяином — в нем был дар укрупнять людей своими отзывами и похвалами, он словно приподнимал каждого на ладони, показывая: глядите, какой замечательный! — когда предлагал прочитать споен или спеть. Но гвоздем вечера бывал момент, когда они с Юликом запевали «Когда мне было лет семнадцать, ходил я в Грешнево гулять». Это пелось под гитару на пределе голосов, как поют-орут деревенские парни, возвращаясь из кино по тропинке через поле, — только здесь деревенскую песню изображали два суперталантливых человека. Стекла звенели, на лицах был полнейший восторг.

Тогда, в 84-м, придя домой, пол впечатлением от этого вечера я написала стихотворение про Яузу.