Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля

Юрий Коваль — это на моем веку единственный человек, с полной ненатужной органикой соединивший городское и сельское начала, европейское и скифское, цивилизованное и корневое, Улисса и Садко.

«Б одну телегу впрячь сумел ты коня и трепетную дурь», — скажуятак, помня, что Юра всегда одобрял, когда при нем изъяснялись своими и чужими стихами.

В марте 1979 года Юра прислал мне очень длинное письмо — дневник нескольких дней — из Пицунды, где он работал над «Самой легкой лодкой в мире», и работа шла вдохновенно, однако со скрипом. То ли с вдохновенным скрипом, то ли со скрипучим вдохновением.

«Устал я и от усталости и по привычке выпил немного чачи, — записывает он ночью. — (Я не умею писать букву „Ч“,у меня получается то „Г“, то „Ч“.) Получается вместо „чачи“ — „гаги“. Короче, я выпил немного коньков и вошел в ритм прежнего повествования».

Пролетело несколько дней, и Юра пишет:

«С литературой моей неважно, топчусь. Конечно, я написал нечто, но мало, мало.

Впрочем, твой Петюшка (подразумевается Петюшка Собаковский, один из ведущих персонажей „Лодки“, имя и общий колорит которого ненароком подарила Ковалю я, к слову рассказав об одном своем однокашнике по университету. — Т. Б.) нагло лезет в главные герои. Зато написал много свободных и очень красивых этюдов. Вся комната увешана этюдами, и десятки букетов стоят под этюдами. Этюды и букеты — вот чем я занимаюсь. Букеты вянут, этюды сохнут».

А вот еще запись:

«Не поймавши кефали, пошли мы с Жорой (писателем Г. Семеновым. — Т. Б.) за бамбуком. Пришли в бамбуковую рощу и резали бамбук. Это интересно. Он крепкий как куриная кость, и зеленый как трава. В первый раз я своим (тобой подаренным) ножом резал бамбук. Жора тоже впервые. С мордами, сияющими первым бамбуковым порезом, мы гуляли, и я рисовал».

Очень важной, какой-то даже мистически ясной кажется мне последняя запись этого давнего дневникового письма:

«Приятно мне глядеть на море. И бывает, я сижу за столом и будто бы печатаю на машинке, а сам гляжу на море. А вдруг да дельфин вынырнет? И они вправду выныривают, и я делаюсь счастлив. Видно мне, как солнце садится, а ночью прямо передо мною склоняется к морю Орион. Я даже написал какой-то странный этюд с Орионом и задумал еще и картину, где будут и Солнце, и Месяц, и Орион, а может, только он».

Здесь — весь Коваль, мой незабвенный друг и любимый писатель. Повторяю, все Юрины книги я знаю если не наизусть, то насквозь. И вдруг, о радость, в конце девяносто девятого выходит книга совсем для меня свежая[1]. Я ее прочла не раз, и не два, и даже не три, а с начала до конца и с конца наоборот — дай, думаю, напишу про нее вслух, чтобы обратить всеобщее внимание.

Итак, вот что я сообщила о Юриной посмертной книге «АУЛ» через журнал «Новый мир», который Коваля то обижал, то привечал, но, безусловно, влек. Юра, слушай, как я о тебе расскажу посторонним гражданам и прогрессивным взрослым читателям!

Юрий Коваль (1938–1995) был человек особенный. «А кто не особенный?» — возразят мне и будут правы. Однако Юрий Коваль был особенным особенно, и особо, и обособленно, и особняком. Короче, как говорят теперь, — а он эту лексику не жаловал и сердито фыркал, — был он личностью, батюшки-светы, экстракреативной и ультраэксклюзивной. (Юра, прости!)