Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля

Дом творчества имел колонны, а далее возвышался дворец Дундукова-Корсакова в мавританском стиле с зубчатыми стенами и башнями. <… > В номере Коваля были приколоты кнопками штук двадцать этюдов масляной пастелью по цветной бумаге — плод его месячных прогулок по Ялте. Коваль пожаловался, что некоторые этюды почему-то получились темноваты.

— Вообще, я люблю масло, — сказал он.

— Но масляная пастель более удобна. Этюдник таскать не надо. Положишь в папку несколько листов бумаги, пастель в карман, и готово. Чтобы она была яркая, нужно ее не жалеть, а энергичнее втирать, пусть некоторые мелки поломаются. Не рисуй, а пиши так, чтобы черная бумага не просвечивала. Когда пишешь маслом, то ведь щедро и сочно кладешь мазок

— Иначе нельзя, живописи не получится, — сказал Коваль.

— Так и при письме пастелью. Щедрость дает цвет!

— Может быть, ты ее как-то достаешь, но мне за всю жизнь еле-еле одну коробку привезли из ФРГ, как я могу ее не жалеть?

В самом деле, Сикейрос прославился тем, что из насоса накладывал краску, как из тюбика зубной пасты, красочные слои. Краска змеилась, закручивалась, расползалась. Ее было изобилие.

Отсюда богатство цвета. Силен тот, кто о материале и затратах не думает. Богатство голоса. Это не микрофонное пение наших эстрадников. Я склонен думать, что красота — это щедрость, основанная на ощущении, что богатства твои неисчерпаемы. Казалось, что у Шаляпина в запасе еще столько и еще полстолька, когда он брал высокую или низкую ноту.

— Кто-то заикнулся о «Лимонной», которая якобы скучает, — напомнил я.

Бутылка «Лимонной» оказалась в холодильнике вместе с банкой консервированных щупалец кальмара. Мы быстро зачитали смертный приговор этим врагам здоровья, привели его в исполнение и пошли хлебать супчик. Писатели уже пообедали, и мы сидели вдвоем среди колонн столовой. Коваль пошел на кухню, его обаяние сработало, как всегда, безотказно. Добродушная повариха Зина принесла столько пищи, что нам с Силисом хватило бы на неделю. <… >

* * *

Набережная Ялты ограничена двумя гостиницами, и, если смотреть на море, справа «Ореанда» четырехэтажная и слева «Ялта» шестнадцатиэтажная. Обе по проекту архитектора Полянского. <… >

Как-то вечером мы решили показать Ковалю гостиницу «Ялта».

— У меня нет «карты гостя», — сказал Коваль.

— В крайнем случае закажем пропуск <… >

Мы по бокам с поднятыми карточками гостя, Коваль в середине, стали преодолевать швейцарский кордон. Главное, не поколебаться, не оглянуться! Опытный швейцар бросился было за Ковалем: «Ваша карта!», но тот и ухом не повел Швейцар был сбит с толку, подумал, что это непонимающий немец, и отстал. И правда, кто заподозрит в этом высоком, осанистом, с тяжелым подбородком, в черном немецком вельветовом пальто да еще с висящей трубкой русского человека?

Вестибюль был украшен свисающими с потолка рыболовными сетями, на поверку они оказались металлическими. Перед рестораном был мраморный барельеф, изображающий греческих девушек в изящных позах скульптора Клыкова. <… >

Мы набрали закусок, что были в распоряжении экспресс-кафе. После нудного безнадежного стояния у лифтов мы все же пробились и на скоростном лифте через минуту оказались на 15-м этаже. У Силиса в его двойном номере (он платит за оба места, чтобы быть независимым, как польский профсоюз) нас ожидали бутылка «Посольской», рюмки, стаканы, пепси-кола и маленький кипятильник, которым мы в прошлый приезд чуть не сожгли гостиницу «Адалары» в Артеке: Силис забыл его включенным в стакане. Сидеть бы нам: гостиница-то цековская! Вовремя вспомнил, мы вернулись.

Мы удобно расселись по креслам, большая открытая веранда выходила на ночное море с огнями. Силис со своим непреложным правом виночерпия и тамады разлил по рюмкам «Посольскую» водку, пепси — по стаканам. Мы выпили, почувствовали прохождение ошельмованного напитка по пищеводам и стали беседовать.

— Я прочел «Имитатора» Сергея Есина, — сказал Коваль, закуривая трубку.

— Как тебе роман? — спросил Силис.

— Мне он понравился и даже очень. Я Есину об этом сказал, возвращая роман. Он действительно долго работал в системе художественного фонда, знает ее хорошо. Есин был рад моей положительной оценке, так как ценит мое мнение. Он очень четкий, конструктивный человек, ежедневно работает, не то что я. Не пьет, не гуляет, занимается спортом, бегает, купается в море, а потом пишет, не разгибая спины.

— Над чем он сейчас работает, не говорил? — спросил я. — Наверное, опять про художников, раз хорошо прошел этот роман?

— Нет, — ответил Коваль, — не про художников, он пишет про Ленина… У меня, наверное, тоже был такой же вид как у тебя, потому что он сказал: «Да, да, про Ленина! Не удивляйтесь, эта тема меня интересует».

— Давайте разберем этот феномен, — сказал Силис, — что-то за этим кроется. Это не просто так Где-то он кому-то обещал, может быть, за публикацию «Имитатора», иначе зачем ему беспокоить прах уважаемого Владимира Ильича.

— Может быть, это партийное задание как члену парткома (он у нас в руководстве парторганизацией), — сказал Коваль. <… >

* * *