Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля

Хреновость этой концовки, как, впрочем, и других, мучила меня довольно долго. Коваль, между тем, придавал большое значение эффектной первой фразе и «ударной» концовке, и к этой теме возвращался постоянно. Он рассказывал нам, как проходят слушания в ЦДЛ. Когда кто-нибудь читает новый роман, маститые писатели слушают начало и идут курить, говорил Коваль, а возвращаются только для того, чтобы послушать концовку. Начала и концовки вполне хватает им для того, чтобы оценить произведение. Пытаясь объяснить нам, что такое хорошая концовка, он приводил нам в пример «Недопёска», где концовок три.

Поэтому, когда он закончил «Суера», меня взволновал вопрос — что же за концовка там? Время от времени Коваль читал нам главы из «пергамента». В тот раз был «Остров золотых и серебряных людей». И я, воспользовавшись случаем, попросила:

А почитайте нам концовку.

Коваль стал перечитывать концовку главы.

— Нет, «Суера».

Страшным голосом Коваль ответил:

— Этого я не сделаю никогда!

— Почему?

— Не буду, и всё!

Но это уже происходило не в редакции, а в мастерской.

Эра Водолея

В начале 90-х годов, когда стала в полной мере ощущаться атмосфера йп с!е мёс1е, заговорили о приближении эры Водолея. Кажется, она пока еще не настала. Но мы, с учетом того, что Коваль был Водолеем, можно сказать, пережили этот переход в рамках одного отдельно взятого семинара. До осени 1991 года мы жили еще в переходном периоде, а примерно с декабря наступила новая эпоха. Ее приблизили не космические причины, а земные. Секретарь Ирка ушла на другую работу, а Саша Дорофеев уехал из Москвы, и значит, оба они не могли больше бывать на наших занятиях Лишившись «группы поддержки», Коваль явил свою непредсказуемость. Он назначил нам встречу у кинотеатра «Иллюзион».

Умоляю, запоминайте дорогу, — сказал он. — Больше я вас встречать не буду.

И повел нас к себе в мастерскую на Серебрянической набережной.

Серебряническая набережная — место в буквальном смысле потустороннее. Для того, кто идет к ней от «Таганки», она — по ту сторону Яузы. Для того, кто идет от «Курской», она — за мостом, по которому проходит Садовое — за чертой Садового кольца. Но самый, пожалуй, странный путь ведет к ней с той стороны, где кинотеатр «Иллюзион». Есть такие сказки, где герой прыгает в колодец и оказывается в другом мире. На набережную надо спускаться по металлической лестнице. Внизу — довольно тесное, мрачноватое пространство между глухой стеной и винным магазином. За этим «колодцем» открывается другой мир.

Даже в часы пик, на которые приходилось начало занятий, на набережной было малолюдно. Старые дома стояли редко и довольно далеко от воды; вид они имели такой, словно в них годами никто не входил. Зимой по незастроенному пространству тянулась вдоль Яузы альтернативная тропа. По ней, как по какой-нибудь «макарке» или «кондратке», путник все глубже забредал в неведомое, пока не попадал на небольшой пустырь, ограниченный слева глухой стеной. За пустырем, в самом дальнем и самом глухом конце набережной, в углу между высокими кирпичными заборами, стоял дом, где была мастерская — единственный жилой дом. Почти уже в измененном состоянии сознания путник устремлялся во двор, к неформальному черному ходу, потом в подъезд, потом в первую же дверь налево — и оказывался на полутемной кухне. Но зато впереди светилась комната, где обитало творчество — одно из главных чудес на свете, а на пороге стоял Коваль, и приветствовал входивших возгласом: «О!», и расцеловывал дам…

Наверное, мы что-то читали в тот первый вечер нашей новой жизни. Главное, что читал и сам Коваль, большой рассказ — в редакции мы слышали только миниатюры. У него была своя собственная манера исполнения, которая идеально подходила к его прозе. Тембр голоса, ритм, паузы, мимика, обаяние… это был какой-то особый состав. Это завораживало. Потом Коваль принес гитару. И вот тогда эра Водолея наступила для нас окончательно.

В одной статье, посвященной падению на Юпитер кометы Шумейкеров — Леви 9, я прочитала, что комета «попала в гравитационные объятья планеты-гиганта». С нами случилось точь-в-точь то же самое: мы попали в «гравитационные объятья» Коваля.

В редакции мы рассаживались вдоль стен, а перед нами, как в президиуме, восседал Коваль за большим письменным столом. В мастерской он был среди нас, за одним с нами столом, которого с трудом хватало на компанию. И вместе с тем Коваль окружал нас со всех сторон — своими картинами, эмалями, деревянными скульптурами, резными досками — всем обжитым пространством своей мастерской. Отныне занятия наши состояли из двух частей. В первой мы обсуждали Друг друга, а во второй солировал Коваль, и это был — праздник Что-то рассказывал, иногда читал главы из «Суера», почти всякий раз — пел Водолея принято изображать с кувшином: считается, что он льет на землю энергию жизни. Коваль вливал в нас некую творческую силу.