Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля

Возможно, все решила фраза: «Что мне нравится в черных лебедях, так это их красный нос» из «Васи Куролесова», с которой я начала читать Коваля. Коль скоро семинар будет вести автор этой фразы, лучше уж идти. Я позвонила в «Мурзилку», уложила в сумку пожитки — рукопись и пузырек с таблетками валерьянки — и 22 ноября поехала поступать в ученье.

Сказано в пять — я буду в пять. И вот приближались пять часов, и я понимала, что не опаздываю, и в то же время чувствовала, что неплохо бы остаться дома. Иначе ничего не поделаешь, придется читать. Нет, в душе я надеялась, что сказка понравится. Я, собственно, для того и ехала на семинар. Мне, как Золушке, нужна была такая фея-крестная, которая бы сказала: «Решено, Золушка, ты едешь на бал! Очень вредно не ездить на бал, когда этого заслуживаешь». И все же необходимость читать вслух на публике свое собственное произведение вызывала во мне большое внутреннее сопротивление. Сопротивляясь самой себе, я отыскала здание, в котором помещается «Мурзилка», и поднялась на пятнадцатый этаж. В комнате, куда я попала, было уже довольно много народу. Оказавшись в незнакомом месте, я стараюсь забраться в дальний угол и оттуда оценивать обстановку. К счастью, тогда в редакции «Мурзилки» такой угол был, и в нем стояло свободное кресло. Я кинулась туда, села и стала ждать.

Ждать пришлось довольно долго. Чуть ли не час. Меня познабливало, точь-в-точь как перед экзаменом. Наблюдения из угла показали, что все остальные в комнате друг с другом знакомы. И еще, что они уже печатаются — во всяком случае, печатаются в «Мурзилке». Получалось, что мы не на равных: они — опытные литераторы, а я одна — новичок. Как тут читать?! «Нет, — решила я, — читать не буду».

Наконец появился Коваль. Явление Коваля меня потрясло. Я никогда прежде его не видела, но я его себе представляла. Как оказалось, неправильно. Мое воображение нарисовало мне сухонького, невысокого, седовласого человека, почему-то с рюкзаком за плечами и в кедах. Странника, путешественника, походника. Между тем в редакцию вошел довольно высокий и отнюдь не хрупкий мужчина, одетый вовсе не по-походному. Он вообще производил впечатление человека, который не привык одеваться во что попало. И, как ни старалось мое воображение, совместить этого человека с рюкзаком никак не удавалось.

Коваль обошел всех, с каждым поздоровался за руку, каждого попросил представиться и, кажется, назвать профессию. Помню, во всяком случае, как сказала ему, что я историк — временно безработный.

— Хе-хе-хе, — отозвался Коваль и тут же предложил мне покинуть мой угол и сесть в другое кресло.

В то кресло, которое он мне указал, я добровольно ни за что бы не села. Оно стояло в самом эпицентре, как раз возле того стола, за которым собирался расположиться Коваль. Еще в школе я терпеть не могла сидеть за первой партой, да и сейчас мне неуютно в первых рядах. На всякий случай я не стала торопиться — вдруг он забудет. Коваль посмотрел на меня из-за стола и очень настойчиво повторил предложение. На новом месте познабливание перешло в колотун, а доставать валерьянку было уже неудобно. Правда, я заметила, что Коваль волновался тоже. Он никак не начинал занятие и все говорил, обращаясь к Саше Дорофееву, тогда ответственному секретарю «Мурзилки»:

— Ну где Ирка-то? Опаздывает Ирка! Уволю!

(Ирка, которую порывался уволить Коваль, оказалась его литературным секретарем Ирой Скуридиной.)

Но вот Ирка пришла, Коваль с ее помощью нашел у себя в сумке очки и сказал:

— Друзья мои!

С этого обращения начиналась потом каждая наша встреча. Объяснив нам, что, вот, его пригласили вести литературный семинар, Коваль завершил краткую вступительную речь словами:

— Жажда безумной славы обуяла меня, и я согласился!

И занятие началось. Желающих читать было в тот раз немало. Яне рвалась в их ряды — зачем? Слушать я люблю гораздо больше, чем выступать. Я послушала рассказ Олега Кургузова, две или три сказки Сергея Седова про короля: «Жил-был король, очень скромный…», чьи-то стихи. Мне говорили, что на подобных мероприятиях «ругают», но никакой особенной полемики не возникало, Коваль почти не делал замечаний, Саша Дорофеев немедленно забирал свежепрочитанное в редакционный портфель. И посреди этой благости у меня затеплилась надежда, что до меня очередь не дойдет. Тогда-то Коваль оборотился ко мне:

— Читай!

В «Пяти похищенных монахах» я обожаю фразу: «В душе у похитителя рухнула гора». В тот момент у меня в душе тоже немедленно рухнула гора.

— Сколько страниц? — спросил Коваль.

— Одиннадцать…

— Хе-хе-хе, — сказал Коваль. — Читай! Учиться-то я пришла к нему, но равнялась в те годы на Туве Янссон и ее сказочные повести о муми-троллях. Мне тоже хотелось писать сказочные повести, и я их писала. Конечно, я понимала, что читать на семинаре целую повесть — это перебор, но одна короткая сказка у меня была — одиннадцать страниц, и я честно взяла ее с собой. Я не знала, что это — «много».

Иногда после чтений Коваль смотрел эдак поверх очков и спрашивал:

— Тебе самой нравится?