Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля

— Расцвели азалии, приходи любоваться. Я говорю:

— Сейчас я позову Юрия Иосича, и мы с ним вместе придем.

— Не-ет! — они говорят. — Мы ему уже звонили. Он очень занят и послал любоваться… своего секретаря Иру Скуридину.

…А сейчас мне кажется, что он и нас с вами послал любоваться этим, в сущности, цветущим миром.

Опубликовано в «Литературной газете» 21 августа 1996 года

Марат Ким. Коваль, мой учитель

— Пора ехать к Ковалю, — сказал мой дядя Юлик, посмотрев стопку моих рисунков. И тут же набрал номер.

Летом между девятым и десятым классом я начал рисовать. Во-первых, я нарисовал шарж на своего одноклассника Васильева, точнее, схему его лица, такую простую и похожую, что ее стали рисовать мои одноклассники все и повсюду. Во-вторых, я нарисовал профиль соседа по парте Михайлина. Как мне тогда казалось, с фотографической точностью. В-третьих, в Крыму мы отдыхали с писателем Марком Харитоновым и его женой художником Галей Эдельман. И я, окрыленный двумя успешными портретами, увязался в горы за Галей, попросил пастель, изобразил горы, и Галя велела мне продолжать рисовать! Я продолжил в Москве. И вот: пора ехать к Ковалю.

Я Коваля видел, конечно, и раньше. У него в мастерской. В мастерской у Лемпортов. У Юлика. На выставках. И даже у нас дома. Но всё это было не по делу.

Коваль открыл дверь мастерской с трубкой в зубах и просиял: где же ты пропадаешь? Как будто он только и думал, где же я пропадаю. Сколько раз потом повторялась эта прекрасная сцена! И как мне этого не хватает сейчас.

Юра — какой я тебе, на хрен, Юриосич? — велел разложить рисунки, как и положено, на полу. Я раскладывал и понимал: вот оно, настоящее. По делу. Коваль ходил надо мной и внимательно смотрел Потом стал разбирать рисунок, цвет и композицию.

— Чего эти две фигуры у тебя где-то сбоку на листе расположились?

— Да так сели.

— А ты что? Обойти не можешь? Обойди… твою мать!

— Месяца два я не рисовал. Переваривал. Отчим мой Олег, знавший Коваля, ворчал, мол, так нельзя, всю охоту можно отбить. А я, переварив, понял главное. Мастер отнесся ко мне серьезно. Иначе не стал бы силы на меня тратить. Он просто хотел научить меня побороть робость начинающего. Я продолжил рисование. Показал Ковалю. Вот так и повелось на всю жизнь, что время от времени показывал накопившиеся рисунки. Смотрел и Витя Белов, Юрин друг, с которым они всю жизнь делили мастерскую. Делали замечания, никаких скидок Коваль по профессии был строг всегда Мог безжалостно припечатать. Когда я сколько-то лет спустя иллюстрировал его «Чистый Дор» для детгизовской серии «Моя первая книга», он только несколько иллюстраций оценил хорошо, а про остальные сказал: «Так себе, на тройку. От моего влияния не избавился. А вот посмотри лучше Калиновского». И это была неприятная правда.

Влияние его было огромное. Пишу и думаю, что бы он сказал, заглянув мне через плечо сейчас. Хотя делать так же, как он, невозможно, можно только учиться свободе выражения.

Как-то мой учитель дизайна Василий Евгеньевич Валериус долго думал, как сформулировать, что такое гений в искусстве. Каков критерий? Предварительно мы сошлись только на двух именах в истории искусства, которые выдерживают это определение: Микеланджело и Пикассо. И Василий Евгенич очень точно сказал: «Гений — тот, для кого не существует сопромата, сопротивления материала».

Это и про Коваля. Стихи и проза, живопись и керамика, линогравюра и столб-арт — вот далеко не полный перечень его мировоззрения, если перефразировать строчки из «Суера», текст которого я помню кусками наизусть.

Кстати, я, уже студентом филфака пединститута, ездил с дядькой Юликом отдыхать. И мы каждый вечер на ночь читали вслух по очереди куски из «Васи Куролесова». Это, по моему твердому мнению, первый признак настоящей литературы. А любую Юрину вещь хочется читать вслух, с первых строк Достаточно посмотреть на артиста Филиппенко, который начинает читать на вечерах памяти какую-нибудь главу из «Недопёска» и не может остановиться!

В пединститут я решил пойти учиться после загадочных слов Юры: «Вот и хорошо, пойдешь к Масимычу на Парнас». Михаил Максимович Кукунов, отличный рисовальщик, художник-анималист и чудесный человек, преподавал в художественной студии при институте и был наш первый учитель рисунка (Гали Эдельман, Коваля и, стало быть, мой). Я шел верным путем.

На первом же учебном рисунке гипсовых фигур я нарисовал две линии горизонта согласно Пикассо, который говорил, что их должно быть две, потому что у человека два глаза. Максимыч твердо все это пресек. Коваль смеялся, потом сказал: «Научись сначала натуре, потом будешь два горизонта рисовать». Он, кстати, был сторонником и знатоком натурного рисунка. Очень был доволен, когда я перед работой над «Чистым Дором» приехал к нему на север в деревню, чтобы понять что-то про пейзаж, пространство. На обратном пути по-осеннему рано стемнело, дорога была дальняя, Юра нервничал, сосал валидол, я страшно жалел, что не умел водить. Потом, кстати, научился.